Князь Олег

Ну, Гостомыслово городище, просыпайся! Глянь на солнце и небо и скажи, что ждет тебя нынче? Не жури ведуна, своего мудрого прорицателя и благостного кудесника, за истинное предсказание, ибо не он судьбу тебе кует, он лишь толкует вести богов, идущие с неба. И ведун, окруженный толпой новгородцев, вещал, глядя на солнце, яркий диск которого излучал желтые пучки света и тепла, что означало очередной всплеск солнечного дара. Но вот с запада небосклон покрылся вдруг серыми тучами, и ведун замолчал. Затихли и новгородцы, только бог времени мог утешить новгородцев в это судьбоносное утро, ибо оно таило пока от них свою главную весть. Но вот терпеливые восторжествовали: на небе снова засияло солнце и на этот раз ровными сильными лучами беспрепятственно обогревало от холодного, сырого утра землю Гостомыслова городища, а затем коснулось острогорбого Людина мыса, зависло над ним, и новгородцы настороженно затихли. Как не хотелось им сейчас признавать, что солнце дарит силу, тепло, свет и поселенцам Рюрикова городища, которые зубастым забором отгородились от них и тоже по солнцу судьбу свою гадают! Но обманывать себя словене не умеют. «Значит, что? Ведун, не вздыхай…» — «Что-что? А… терпеливые поймут!» — «Ишь как исхитрился: «терпеливые»! А непоседы?..» — «Непоседы нынче зады крапивою ожгут! Смотрите лучше на чело Ярилы, и думы добрые войдут в ваши души», — без конца призывал ведун и более всего желал, чтобы этот призыв достиг сердца и ума Власко.

— Бэрин, готов ли твой белогривый конь? — к всеобщему удивлению, спокойно спросил Олаф своего верховного жреца.

— Как ты хочешь испытывать его? — добрым тихим голосом спросил Бэрин князя. — При всем народе нашем или только с самыми преданными тебе людьми?

Олаф понял, сколько заботы о нем таил в себе этот вопрос, глянул в лицо жреца, овеянное многовековой мудростью всего друидова колена, и, не дрогнув, проговорил:

— Пусть все знают, что меня нынче ждет.

Бэрин как бы вновь увидел Олафа, любовно оглядел его статную фигуру, освещенную солнцем.

— Хорошо, сынок, — согласился он, — прямо перед сбором Совета словен я позову тебя, а сейчас поспи немного: чую, ночью ты так и не сомкнул своих тревожных очей?

Олаф улыбнулся.

— Да нет, Рюриковна колыбельную спела, и я… вздремнул немного, — охотно отвлекся он от беспокойных дум. — Она так проворно переворошила мне волосы, что все лишние думы ушли гулять в Гостомыслов лес.

Бэрин задумался. Как менялось лицо Олафа, когда он говорил о жене! Столько света и доброты излучало оно, что, казалось, помыслы князя далеки от ратного дела! Но жизнь князя не может проходить только в постели с любимой, а одр княжеских жен часто бывает холодным и обездоленным любовными усладами. А поэтому не упускай, князь, возможности побыть с любимой наедине. Но Олаф, сын жрицы любви, помнил другой завет матери. Накануне решающих вех в судьбе мужчина не должен источать свою энергию ни через плоть, ни через негу. «Собери дары земли и неба, живущие в тебе, в кулак и не выпускай их. В нужный момент они спасут тебя от позора и придадут столько сил, сколько потребует от тебя борьба с данью злу…» — вспомнил Олаф совет матери и пожалел, что ее нет рядом…

И вот солнце встало над священной дубовой рощей и осветило жилище бога Прова, бога правосудия ильменских словен. И заволновались новгородцы. Влекомые мощным зовом и подталкиваемые тревожным беспокойством духа спора, они устремились из своих жилищ к покатистому склону волховского берега.