Князь Олег

Киев восторженным взором провожал княжича-жени-ха, одетого в роскошную, синего цвета, отороченную по краям воротника, рукавов и подола золотой тканью фофудью[58], белую, из хазарского хлопка, рубаху и темносиние штаны, заправленные в высокие сафьяновые сапоги. Невеста, приходившаяся высокому, статному жениху по плечо, была одета в длинный золотистый парчовый сарафан, унизанный по центру и подолу густой вышивкой из речного жемчуга, и в темно-синюю нарядную душегрею, отороченную мехом соболя. Голова невесты гордо несла свой свадебный убор и красивые, пышные косы. Поступь невесты княжича была и легка, и горда.

Да! Именно такую красавицу хотел видеть Киев в своем городе! Молодец, княжич!

— Ура молодым! К дубу, да и за свадебный пир. Да будет тако! Да будет тако! — неслось со всех сторон, и Ольга, слышавшая восхищенные похвалы, укрепила шаг и твердой поступью шла рядом со своим избранником.

Отгремел свадебный пир в Киеве, после которого молодым быстро поставили дом на юго-западной стороне княжеского городища и наказали жить в любви, здравии и неистощимом богатстве!

Ингварь счастливо улыбался, крепко обнимая молодую красивую жену, благодарил всех за добро, за веселые пожелания, но не сразу сообразил, где и как будет добывать он это самое богатство. Пока великий князь есть, ему заботиться не о чем. Заметная часть дани, идущая от всех городов, в которых сидят воеводы-русичи и держат в повиновении не только свои дружины, но и подданное население этих городов, будет идти и к сыну Рюрика в дом. Да ведь великий князь не вечен, думалось ему иногда со страхом. Надо бы позаботиться и о будущем огромной страны, которую все чаще и чаще звонко именуют Киевской Русью заезжие купцы не только здесь, в Киеве, льстиво поглядывая на богатырскую грудь великого киевского князя и на его грозных воевод, но и в далеких странах русичи и славяне все смелее и смелее называли себя не только людьми великого киевского князя русича Олега, но и жителями Киевской Руси.

«Да как-нибудь потом, когда все станет на свои места, я подумаю о своей дружине, но только не сейчас, когда рядом со мной такая прелестная и юная жена, которую надо опекать! Ее надо беречь и не давать ей вспоминать о ее жизни в Плескове! Пусть познает Киев, наши забавы, сблизится с моей родней, то-то скучать будет некогда!» — думал Ингварь, стараясь отодвинуть от себя тяготы государственных забот.

Великий князь, вернувшийся к Рюриковне и тем самым обретший покой, после женитьбы Ингваря дал время молодоженам пожить друг для друга и не запрещал молодежи собираться на полянах возле его дома или в теремах для веселых забав, состязаний или застольных бесед. И постепенно в Киеве с помощью верховного жреца и великого князя был создан особый уклад жизни, в ходе которого одинаково любовно славились дары природы и труд ремесленников, особое мастерство и сила ратников, краса и умение молодых поселянок Киева — каждая из них должна была показывать на ярмарках плоды своего труда. Так ярмарки стали самым любимым праздником, где проявлялись таланты поселенцев большого южнославянского и русьского города.

Олег радовался, видя молодежь занятой, увлеченной то состязаниями в ловкости и силе, то вздыхающей по любимым глазам, то мастерящей новое гребное устройство весел для ладей, но с горечью замечал, что чаще всего победителями во всех состязаниях были то Ленк, то Харальд, то Любар, то Свенельд — кто угодно, но только не Ингварь. Никак Рюрикович не хотел вырваться вперед, хотя никто не мог ему отказать в в умении владеть секирой, мечом или длинным копьем, которым русичи овладели после того, как Аскольд научил им сражаться своих волохов.

«Ну, ладно, Ингварь! Живи любовью к Ольге! Я тоже когда-то сох по Экийе!.. Но как тебя научить дань собирать? Вот задача так задача», — хмуро думал Олег и, завидев своих дочерей, собиравшихся на гулянье, грустно спросил:

— И куда же это мои ласточки собрались? И кому же это они будут нынче улыбаться, и кого завлекать?

Старшая, которую в детстве еще Стемир назвал Ясочкой, так и сохранила свое имя; выйдя замуж за Ленка, любовно опекала своих младших сестренок и защищала их, как могла, от грозного надзора отца. В любое время, когда сестренкам хотелось повеселиться и побыть в кругу своих сверстников, она, якобы ненароком, забегала в дом отца, а затем забирала девушек с собой и уводила их на забавы, которые с большой выдумкой затевал Любар, и вся молодежь города стремилась попасть на эти увеселения.

— Дорогой отец, — ласково сказала Ясочка, — у нас нынче веселье, ты не сердись и не беспокойся: твои Вербочка и Ласточка будут под моим бдительным оком.

— Ясочка! Ну сколько можно нас так называть, — возмутилась самая младшая дочь Олега. — Ведь отец наказал звать нас взрослыми именами.

— Знаю, Верцина! Прости, Верлана! — Ясочка обняла своих красавиц сестренок и поцеловала обеих в головы. — Я так привыкла к этим ласковым прозвищам с детства, что не знаю, как и отвыкнуть. Во всем виноват дядя Стемир, он вас всегда так зовет, и ему вторят другие, даже его новая гречанка-наложница.