Князь оборотней

— Зря я, однако, у Канды в учениках маялся? — сам себя спросил Донгар. — Нашел ведь таки! В этом самом идоле отец Канды духа раздора Илбиса держал, а до него — его отец, а до того — дед да прадед. Только Канда слаб оказался — торговец он, не шаман. Против природы не попрешь.

— Тебя послушать, так на Сивире раздоров не было, потому что семейство шамана Канды братца Илбиса в идоле держало, а вовсе не благодаря постоянным усилиям Храма? — возмутилась Аякчан, но как-то слабо, без Огонька. Только искры на пальцах сверкнули.

— Вот только не надо про Храм! — скривился Хакмар. — Я, кажется, только что был тобой! Я теперь про ваш проклятый Храм столько знаю! Слово егета, быть медведем и шаманом мне понравилось больше!

— А мне не понравилось побывать тремя парнями по очереди! — взвилась Аякчан. — Медведь и правда среди вас самый приятный! Лохматенький…

— Вот сейчас Хадамаха скажет, кем ему хуже всего пришлось! — пригрозил Хакмар, поворачиваясь к уже принявшему человеческий облик Хадамахе. — Хадамаха, что скажешь?

— Скажу, что понял! — откликнулся Хадамаха. Он держал на вытянутых руках дохлого червя с зубастой пастью. Потянул… червь послушно растянулся чуть не вдвое. Отпустил… чпок! Червь стянулся обратно. Хадамаха поднял полные благоговейного ужаса глаза. — Понял, из чего жители другого мира шьют штаны! — он похлопал по даренным на Верхних небесах штанам. — Из червяков!

Свиток 48, рассказывающий о бесславном мордобое и скандале

Отец, ты что делаешь?! — отчаянно закричал Хадамаха.

Только что в сером туманном берегу Черной реки распахнулся лаз, и Хадамаха прыгнул туда вместе с ребятами. Мир привычно перевернулся перед глазами — к чему только не привыкнешь, если дружишь с черным шаманом! — и Хадамаха грянулся об землю. Об среднюю Сивир-землю. Поднялся, с усилием подбирая под себя руки-ноги, и понял, что шарахнулся даже сильнее, чем думал. До цветных маячек перед глазами. Маячилось ему несусветное — вырубка перед Буровой, по которой словно прокатилась битва. Валялся знакомый Хадамахе дед, тот самый, что с ковриком. Сейчас он сам походил на свой коврик — безжалостно скомканный и отброшенный прочь.

«Пьяный, хмельной аракой напоили!» — роем болотной мошкары звенело в голове у Хадамахи, но парень уже видел, что смешной и вредный старик безнадежно мертв. Хадамахин отец в медвежьем облике драл когтями толстого младшего жреца с Буровой. Жрец орал, пытаясь вырваться из медвежьей хватки, отец торжествующе ревел. Брызги теплой крови ударили Хадамахе в лицо.

— Отпусти, отец, ты же убьешь его! — Хадамаха прыгнул вперед.

Молодой черный медведь грудью ударил старого вожака. Окровавленный жрец вылетел из свалки. Упал на колени, завывая от боли и зажимая измочаленное медвежьими когтями предплечье. Сверху спланировал крылатый — удар клюва пришелся жрецу в лоб, тот упал и замер без движения. Люди бежали к Буровой. Беглецы проскакивали в приоткрытые створки, а перед воротами отчаянно отмахивались копьями стражники, удерживая узкий проход от напирающих с двух сторон тигров и медведей. Разъяренные крылатые стаей вились над головами, оглушая стражников ударами клювов и крыльев. В просвет между копьями ринулась Белоперая и тут же взлетела, волоча в когтях дядьку Бата. За бегущей к воротам бабой молча и неумолимо гнались тигрица и медведица. Золотая и… перекинувшаяся Хадамахина мама!