Князь Мещерский

– Какого цвета глаза у вашей матери и сестер? – спросил Загоруйко.

– Карие, как и у меня, – ответил Михаил.

– Тогда по отрезу на платье от этой, этой и той, – указал его спутник на рулоны. – А кому какой они сами разберутся. Понятно? – спросил продавца.

– Так, пан! – ответил поляк и стал ловко наматывать ткань на деревянный метр.

– И еще дюжину шелковых чулок, – велел Загоруйко после того, как отрезы завернули в бумагу.

Поляк достал из-под прилавка картонную коробку и стал выбрасывать из нее чулки. Загоруйко отобрал пары нужного цвета и велел их завернуть. Продавец назвал цену. Михаилу она показалась небольшой, но Загоруйко поторговался и сбил на треть. Михаил расплатился, забрал покупки, и они вышли из лавки.

– Не ожидал, Николай Семенович, что вы разбираетесь в дамских нарядах, – сказал Михаил снаружи.

– Опыт, коллега! – засмеялся Загоруйко. – У меня жена и две дочери. Старшей семнадцать, младшей – четырнадцать. Хочешь – не хочешь, а выучишься. Да и я, признаться, люблю баловать девочек. В Варшаве в свободное время по лавкам прошелся, нашел эту. Товар еще довоенный. В оккупации полякам было не до нарядов, теперь – тоже, вот и залежался. Если кто и купит, так русские. Поляки рады, отдают дешево. Рубль здесь в цене…

На вокзал Михаил отправился в медсанбатовской двуколке, перед этим тепло попрощавшись с коллегами. Провожать его вышел весь персонал. Жали руку, говорили напутствия, Михаил даже растрогался. На вокзале возчик оттащил его багаж в вагон, Михаил дал ему полтинник, и устроился на нижней полке. В купе он ехал один: поезд шел в Россию недогруженным – основную часть раненых вывезли раньше. Состав тронулся, мимо окна побежали кирпичные дома. Некоторые чернели пустыми глазницами выбитых окон – следы боев. Михаил отвернулся, достал из кармана продолговатую коробочку и открыл. В падавших сквозь окно солнечных лучах заиграли грани алых камней. Красота!

Это ожерелье досталось ему случайно. От боев в Варшаве страдало и мирное население, раненых поляков везли в русские медсанбаты – свои клиники не работали. Принимали их без слов – христианские души, как отказать? Среди прочих в медсанбат шестнадцатой дивизии доставили иссеченного осколками мальчишку – угодил под разрыв снаряда. Случай выдался сложным, Михаил оперировал сам. Простоял у стола долго, но осколки достал, раны почистил и зашил. Юный поляк выжил – организм у него оказался крепким. Заходя в палату, где лежал пациент, Михаил видел у его койки пожилую женщину в черном, вдовьем платье – она, казалось, не уходила из медсанбата. Ей не мешали, как и другим родственникам раненых, разве что просили надевать белые халаты или хотя бы передники. Через неделю после операции стало ясно, что мальчик успешно поправляется, и Михаил разрешил забрать его домой. Тогда к нему и подошла эта женщина.

– Дзенькуе бардзо[56], пан! – заговорила, мешая русские слова с польскими. – Вы уратовали[57] мне внука.

– Я врач, пани, – ответил Михаил. – Это мой долг.

– Не скажите, пан! – покачала головой полька. – Обовязок[58] можно выконать[59] разно. Мне мувили[60], цо вы много часу стояли над Анджеем, поки не зробили вшистко[61]. Герман не уратовал бы поляка, а вот русский зробил. Пан мае невесту?

Михаил задумался. Вопрос прозвучал неожиданно, и он затруднился с ответом.

– Есть барышня, которой я собираюсь сделать предложение, – признался, наконец.

– Подаруйте ей то!

Полька протянула узкую продолговатую коробочку. Михаил взял ее и открыл. На черном бархате внутри лежало золотое изящное ожерелье, усыпанное красными камнями прихотливой огранки.

– То наше, фамильное, – сказала полька. – Рубины. Берите, пан!

– Не могу! – попытался отказаться Михаил. – Это очень дорого. Вам самой пригодится, в Польше сейчас трудно.

– Не голодаю, пан, – усмехнулась женщина. – Я княгиня, а не хлопка, пенензы маю[62]. Герман нас грабил, но взял не вшистко. Вы уратовали мне внука, а ён едны, цо мне засталось. Сын с невесткой сгинули. По сравнению с жичей внука то прах. Берите, пан!

Михаил взял – не смог отказаться. И вот теперь, любуясь игрой камней, представлял, как вручит подарок Лизе, а та… Далее фантазия тормозила, но думать было приятно.

В Могилев санитарный поезд прибыл утром. Михаил попрощался с коллегами, с которыми успел свести знакомство в пути, подхватил чемодан с подарками, саквояж с личными вещами и вышел на привокзальную площадь. Стоявшие там извозчики, разглядев погоны приезжего, соскочили с козел, и наперебой стали зазывать врача в свои экипажи, именуя его, кто высокородием, а кто – и превосходительством.

– Мне нужно в имение Дубки Шкловского уезда, – остановил Михаил этот поток красноречия. – Кто отвезет?

Извозчики притихли и зачесали в затылках.

– Далеко, барин! – сказал один, с густо заросшим бородой лицом. – Тридцать верст в один конец. Десять рублев!

– Пять! – сказал Михаил.

– Сидай! – кивнул возчик.