Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

- Ойе, ойе, благодарю тебя, Самуил, за приятный разговор, - степенно сказал Кобяк. - Теперь хочу познакомить тебя с моими родичами - ханами половецких племён. Они пригодятся тебе, когда ты поедешь по нашим улусам, чтобы продать свои товары… Вот по правую руку от меня сидят мой тесть хан Турундай, дальше хан Осавлук, хан Барак, хан Тэтия, хан Изай Белюкович, родной брат киевской княгини, первой жены Рюрика, Хан Тарг… По левую руку - хан Бокмыш, хан Данило, ханы Садвак Кулобицкий, Корязь Колотанович, Турсук, Башкорт, Ексна, Алак…

Ханы по очереди, когда Кобяк называл их, кивали головами и приветливо улыбались. Самуил тоже улыбался, а самого грызла досада: сколько же их тут набралось! Не на военный ли совет прибыли? И каждый ждёт подарка. За что? Этак и для продажи ничего не останется. И удастся ли добыть такие сведения для князя Святослава, которые по значимости превысили бы затраты?

Он прикидывал в мыслях, когда их одаривать - сейчас или когда будет в улусе каждого из них? И решил не торопиться. Может удастся к кому-нибудь и не заехать?..

- Я рад познакомиться с такими почтенными ханами, - сказал он, когда Кобяк закончил представлять их ему. - Ваши славные имена давно известны на Руси. Может ли кто не знать имена храбрых воинов, которые не раз копытами своих боевых коней топтали нивы под Киевом, Переяславлем, Черниговом? Но не лучше ли нам жить в мире, в дружбе? Вот сейчас мир - и я привёз вам много разных товаров. А во время войны разве посмел бы я привезти?

- Ойе, ойе, - соглашались ханы. - Мир - хорошо, дружба - хорошо, торговля - хорошо…

Ждан быстро переводил, а сам невольно думал о другом. Припомнилось, как пылала его родная Вербовка, как накинули ему на шею петлю и тащили в неволю, как в холоде и голоде изнывал он в половецких степях, как горели села вокруг Дмитрова и лилась кровь безвинных людей… Он смотрел в хитрые глаза ханов и понимал, что все эти льстивые слова, доброжелательные улыбки, согласно кивающие головы - всё это притворство, обман. В действительности за всем этим скрывается жестокость, ненасытность добытчика, кровожадность завоевателя.

Позади него приподнялся полог и в юрте появились две женщины, молодая и старая - чаги, рабыни половцев. Впереди шла молодая, она несла в вытянутых руках блюдо с тушёным мясом. Старшая держала тяжёлый жбан с кумысом.

Поставив блюдо на ковёр, младшая посторонилась и вперёд шагнула старшая. Луч света упал на её лицо, на худые, огрубелые от бесконечной работы руки.

Ждан вздрогнул и едва не вскрикнул от неожиданности: перед ним стояла… его мать. Изнурённая, постаревшая, с потухшими, выплаканными глазами. Непохожая на ту, какой знал её в хорошие времена, какой помнил. Но это была, несомненно, она, его мать…

Так вот, значит, где она! В неволе у хана Кобяка! Несчастная чага хана!

То ли едва заметное его движение, то ли взгляд, что прикипел к её лицу, привлекли внимание матери. Она тоже взглянула на юношу. А увидев, обмерла, остолбенела, руки её занемели, разжались - и жбан с шумом покатился по ковру. Кумыс разлился, забрызгивая всё вокруг.

Ханы вскочили на ноги, начали отряхивать одежду. Кобяк рассвирепел:

- Негодница! Паршивая овца! Смердящий дух свинарника урусов! Запаскудила мои лучшие ковры! Эй, люди, выбросьте эту старую ослицу на мусорник да всыпьте так канчуков, чтоб, если не сдохнет, до конца дней знала, как прислуживать хану!

Вбежала стража, потащила женщину из юрты.

Всё это произошло так быстро, что потрясённый Ждан оторопел, не успел слова вымолвить, лишь напрягся и, побледнев, замер.

Его состояние заметил Самуил.

- Что с тобой? - наклонясь к нему, спросил шёпотом.

- Это… это… моя мать.

Никто их разговора не слышал, такой стоял в юрте гвалт. Кумыс разлился по пёстрому ковру, протёк под подушки для сидения, и ханы возмущённо переругивались и прижимались к стенам юрты, чтобы не замочить обувь.

Поражённый Самуил всплеснул руками.

- О, силы небесные! Твоя мать? - и после паузы, подумав, добавил: - Молчи! Пока об этом не признавайся Кобяку… Сейчас решим что делать…

- Как же не признаваться? Они её до смерти забьют плетями!

- Положись на меня… Я сам улажу это дело, - и обращаясь к Кобяку, сказал: - Достославный хан, вина этой женщины несомненна, но не так велика, чтобы её наказывать плетьми. Если же, по-твоему, она заслужила кару, то я прошу помиловать её. Это моя соплеменница. И допустила она провинность из-за нас, неожиданных гостей, ведь ты велел принести кумыс для нас… А споткнуться и уронить жбан или кувшин может каждый… Так что будь великодушен, хан, не карай её из-за своих гостей! Прошу тебя, хан!

Кобяк всё ещё пребывал во гневе. Криво улыбаясь, он ответил:

- Говоришь, она твоего племени, уруска. Но здесь она невольница, рабыня, а рабов, если они провинятся, нужно камчой учить… Впрочем, если ты хочешь спасти эту старуху от наказания, возьми и выкупи её!

Это было так неожиданно, что Самуил поначалу даже растерялся. Но увидав, какой радостью блеснули глаза Ждана, поспешно спросил:

- И сколько хан хочет за такую старую…

- Пять кун, - не долго думая, ответил Кобяк.