Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

- Хан, кто тебя так? Почему это случилось? Ведь в Северской земле не осталось ни одного воина!… О, я несчастный! Что скажу твоей жене, а моей дочери? Что скажу малым твоим сиротам - моим внукам? О, горе мне!… Кто же это тебя так? Скажи - и я без жалости заставлю распять на уруских крестах его со всем родом до пятого колена!

Костук медленно приподнял веки.

- Хан, на меня напал князь Владимир, сын Святослава Киевского… С целым полком… внезапно… Я тоже, как и ты, думал: раз Игоря нет, то и войска уруского нет… А это вовсе не так… Владимир многих убил, похватал… Я отчаянно оборонялся, но стрела попала мне в живот… И я умираю…

- Где же Владимир?

- Он вслед за нами идёт… Беги скорее!

- С чего бы это я бежал? Я его встречу и отомщу за тебя!

Костук едва повернул голову.

- Мы… взяли в плен одного уруса… Отрезали ему уши… и он тогда сказал, что сюда шёл и другой их полк… Князя Олега Святославича… Он молодой, неопытный князь… Но с ним идёт старый воевода Тудор… Хитрый лис!… Ты его знаешь… Как бы ты не попал в западню, хан!

Кза на мгновение заколебался.

- Ты это знаешь наверняка?

- Умирающий урус сбрехать не мог…

- Куда же подался Олег?

- По той стороне… вверх по Сейму, - прошептал Костук и, теряя сознание, закрыл глаза.

Кза изменился в лице.

- Вверх по Сейму!… Но там мой сын!… Чугай… Он попадёт к урусам в западню! Надо спасать его! О, вай-пай!

И он тут же приказал снимать осаду.

Прошло совсем немного времени, и орду из-под Путивля как ветром сдуло. Всё вытаптывая, уничтожая по пути села и убивая пленных, не успевавших за конными воинами, она покатилась вверх вдоль Сейма на соединение с молодым Чугаем.

Не выдержав быстрой езды, на первом же привале умер хан Костук, Кза приказал завернуть его в войлок, привязать к седлу и везти с собою.

4

Любава потеряла счёт дням и ночам. Вокруг неё дремучий зелёный лес, а она шла, сама не зная куда - только бы подальше от душегубов-кочевников. Продиралась через чащи, ведя Жданка за руку или неся его на плечах.

В лесу было страшно… Он такой огромный, высокий и жуткий, его корявые столетние дубы смотрят черными дуплами, наводя ужас. Того и гляди из-под замшелого пня выползет гадюка или выпрыгнет отвратительная жаба. Повсюду пугающие шорохи: поди знай, что за зверь притаился за соседним кустом или что за хищная птица смотрит на тебя из-за густой шелестящей листвы… А они со Жданком такие несчастные, беззащитные - босые, оборванные. На ней одна сорочка да юбка, на нём - короткая рубашонка да штанишки. Небольшая это защита. А вокруг столько опасностей! То продираются напролом, ломая кусты, могучие косматые зубры, то, похрюкивая, промчится выводок вепрей во главе с кабаном-секачом, то свернётся на солнышке, как раз на тропинке, холодный уж. Ночами, когда они укладывались спать под елью или пихтой, было совсем худо: их будили диким хохотом и шипением совы и сычи.

Страшно в лесу, но в поле ещё страшнее - там можно на половцев наткнуться.

Страдали от холода. Совсем отощали от голода. Чем тут поживишься? Ни орехов ещё, ни смородины или малины, ни желудей. Попадаются кое-где сыроежки. Но разве ими будешь сыт? В птичьих гнёздах искали яйца, а находили неоперившихся птенцов, которые навстречу им вытягивали тоненькие шейки и широко разинутые жёлтые клювики… Пробовали грызть мелкие яблочки-кислицы и груши, часто встречавшиеся на пути, но сразу же выплёвывали. Такими кислыми и терпкими они были, что судорогой сводило скулы.

Спасались земляникой, которая в это раннее жаркое лето густо краснела на полянах, но для голодного желудка этого было слишком мало.

Обессиленные, измученные, с изодранными в кровь руками и ногами, едва живые, так и брели они по лесу, пока как-то среди дня не вышли на опушку. Жданко едва шёл. Любава тоже чувствовала, что вот-вот упадёт - ноги подгибались, кружилась голова.

Они присели на холмике под сосной, откуда виднелась поляна, от которой начинался пологий спуск к какой-то речке с болотистыми берегами, и не заметили, как уснули, пригретые солнышком.

Их разбудил топот, грохот, бряцанье оружия и людской крик.

Вскочили на ноги. Вниз по поляне стремглав мчались всадники. Их было много. И гнали они коней так, будто догоняли кого-то или уходили от погони.

Жданко прижался к Любаве, задрожал всем худеньким тельцем.

- Половцы!

Любава от страха тоже обомлела. Но получше присмотрелась и в изнеможении прислонилась плечом к сосне, облегчённо вздохнула и залилась слезами.

- Так у них же червлёные щиты! Русичи! Наши!

Она прижала Жданка к груди, поцеловала в исхудалые испачканные щёчки, в испуганные глаза и не переставала повторять:

- Это же наши, Жданко! Наши!

Ей хотелось бежать к ним, но не могла. Ноги дрожали, отяжелев, словно приросли к земле. Хотела крикнуть, чтобы остановились, забрали с собой, но и крикнуть на смогла: язык отнялся, стал чужим, а во всем теле разлилось какое-то радостное бессилье.

- Наши…