Клуб призрачных отцов

Человек-паук убивает Зелёного Гоблина, Нормана Осборна, отца Гарри Осборна. Гарри хочет убить Человека-паука и Отомстить. Только Человек-паук в действительности Питер Паркер, а Питер Паркер – лучший друг Гарри. В фильме «Человек-паук 2» Гарри узнает, что Питер Паркер – Человек-паук. Он не знает, что ему делать, но потом он видит в зеркале Призрак Отца, и тот приказывает ему Убить Человека-паука. Гарри разбивает зеркало и находит костюм Зелёного Гоблина и всё остальное, и в комиксах о Человеке-пауке Гарри становится вторым Зелёным Гоблином и строит планы Отмщения.

Но история Человека-паука немного отличается от моей ситуации. У меня нет никакой суперспособности, как у Зелёного Гоблина, и к тому же Гарри ненавидит Питера Паркера не только из-за своего отца, но и из-за Мэри Джейн. Мэри Джейн очень красивая, и она была девушкой Гарри. Но потом Питер Паркер сделал её своей девушкой, и Гарри сказал, что ему норм, но на самом деле всё было не так, и ему всё ещё нравилась Мэри Джейн.

В этом и было отличие у меня и Дяди Алана, потому что Дядя Алан не уводил Лию, он увёл мою Маму. Я не был влюблён в Маму, хотя она хорошенькая, потому что если ты влюблён в свою Маму, это ОТВРАТИТЕЛЬНО!

Я поднялся с унитаза, смыл, дёрнув цепь, вымыл руки и вышел, а в коридоре я увидел Дядю Алана и вздрогнул от неожиданности. Он сделал вид, что выходит из гостевой спальни, но я же только что слышал, как он выходил из Маминой комнаты своей тяжелой поступью, а Мамы поблизости не было, она осталась в постели.

– Доброе утро, Филип, – сказал он.

На нём был распахнутый халат, а на его футболке был крест Святого Георгия, на котором было написано: «СЛАВА АНГЛИИ»[13].

Я ничего не ответил.

– Доброе утро, Дядя Алан, – сказал он так, как хотел бы услышать от меня, но я ничего не сказал.

Я просто прошёл мимо него, а его большая рука легла мне на плечо и заморозила моё тело.

– Ты будешь хорошим парнем, не так ли, Филип? Ты будешь хорошим парнем и позаботишься, чтобы твоя Мама была счастлива? – сказал он.

Будучи в невидимом кубике льда, я выдавил из себя:

– Да.

Он сказал:

– Хорошо.

Голодная Школа

Я смотрел на масло. В нём были крошки, потому что Дядя Алан оставил их везде. Он не вытирал свой нож, а Мама обычно ругалась, когда Папа оставлял крошки в масле или в джеме, но она не возражала против крошек Дяди Алана. Я продолжал намекать глазами на эти крошки, когда Мама посмотрела на меня, но она промолчала.

Он скоблил свой тост, и этот треск прошёлся по мне, как грубая расчёска, и он сказал с набитым влажным тостом ртом:

– Мы же счастливчики, Филип, да?

– Почему? – спросили мои брови.

– Большинству мужчин каждое утро приходится за завтраком наблюдать барсучий зад, а мы любуемся на картину маслом.

– Мама не картина, – сказал я.

Тост Дяди Алана превратился у него во рту в кашу из тысячи крошек, а он сказал:

– Это фигура речи, Филип. Образное выражение.

Он отхлебнул свой чай, и меня аж затошнило от мысли о тосте и чае, смешавшихся у него во рту. Мама ответила:

– Если я картина, то я одна из Пикассовских шо-это.

Тут она рассмеялась.

– Одна из тех штучек, где глаз на щеке, – сказал Дядя Алан.

И тоже рассмеялся.

Дождь лупил в окно, будто ему не понравилась шутка, а Мама сказала:

– О, Филип, ты не можешь идти в школу в такую погоду.

– Могу, – сказал я.

А Дядя Алан сказал:

– Почему бы мне не подбросить его по дороге в Автосервис?

У меня в голове крутилось семьдесят пять разных ответов. Первый из них был: «Потому что ты убийца, который хочет убить меня, как ты убил моего Отца, и я пока не знаю, как убить тебя».

Мама сказала:

– Это хорошая идея!

– Всё в порядке, у меня есть капюшон, – сказал я.

Дождь хлестал по окну, и Дядя Алан сказал:

– Нет, я подброшу тебя, ты там утонешь, парень.

Его глаза, как замки, закрыли мне рот, поэтому я не смог ответить.

Он доел тост, выпил чай и пошёл за синим комбинезоном. Мама посмотрела на меня, улыбнулась и шёпотом сказала:

– Спасибо.

– За что? – спросил я.

– За то, что ты стараешься с Аланом.

– Он Дядя Алан.

– Это очень мило с твоей стороны, Филип. Ты очень сильный.

– Я хочу прогуляться до школы, – сказал я.

– Сейчас? Ты чего? Там же жуть что творится. Может, ты лучше поможешь мне загрузить всё это в посудомойку?

Я смотрел на её шею, на лицо и спросил:

– А почему ты такая коричневая?

– Что ты имеешь в виду, Филип?

– Твоё лицо. Твоя шея. Твои руки.

– Всего лишь немного Сен-Тропе.

– Это всё для него?

– Нет. Нет, нахалёнок. Это для меня.

– Почему? Зачем он оставил её там?

Я указал на его удочку, прислонённую к холодильнику.

– Знаешь, иногда ты будто сплошной большой знак вопроса, Филип, если честно, – сказала Мама.

– Ты любишь его? – спросил я.

Шёпотом, чтобы и я был тише, Мама сказала:

– Филип.

– Теперь он собирается остаться здесь навсегда, так?

Она сказала:

– Филип, прекрати.

– А как же Папа?

– Филип, пожалуйста.

Дядя Алан, большой синий великан, вошёл в комнату и, подняв брови, прервал наш разговор:

– Ну что, поехали? – сказал он.

Он улыбнулся своей специальной Улыбкой для Мамы, от которой она сразу приосанилась и приподняла подбородок, как кошка.