Клуб интеллигентов

Зрители поглядывали на экспонаты и медленно двигались вперед. У стены они увидели старичка, муштрующего отряд солдатиков. «На восток, на восток!» — командовал он, поглаживая атомную бомбу, прицепленную вместо галстука. Все весьма удивились, когда опознали в этом полководце не кого иного, как канцлера Бонауера, наследника фюрера.

— Не может быть! Сейчас он в Бонне сидит, — дивились люди.

— Ну и что с того! А душа его уж давно у меня! — похвалился дядя. — Купил. Некоторые сами прибегают, а других покупаю.

— Должно быть, недо́роги они, верно? Был слух, особенно короли подешевели? — спросил кто-то из посетителей.

— Это правда, но все-таки они ценность. Жаль, что вы, детки, этого не понимаете...

— Как тут не понять. Почти полвека комплектуешь свои кадры, а толку от них, с позволения сказать...

— Вот-вот, не веришь. Испорчен ты, детка. В ассамблее-то они все за меня.

— Редеет и там, в твоем ансамбле, дядя... — сказал Викрутис, направляясь далее, в глубь зала.

А собиратель хлама остановился у какой-то обветшалой фигурки.

— Это что за превосходительство? Почему такой захирелый? Не собачьей ли старостью хворает? — послышались голоса.

— Это тайваньский владыка. Правда, повыдохся, — подтвердил дядя, хозяин властителя. — Но гляньте, какой еще воинственный!

Викрутис с интересом смотрел, что вытворяет дядин кадр: тот подскакивал, пытаясь откусить угол карты, а не достав, лязгал зубами.

«Вон, вон как прыгает! Как моська на слона!» — мысленно сравнил Викрутис, глядя, как тот старается отгрызть хотя бы кусочек.

— Злой! Видно, дядя, плохо кормишь? — поинтересовался Викрутис.

— Даю — не жалею. Да уж очень большой обжора.

Вдоволь побродив по королевству неживых и живых покойников, Викрутис вдруг вспомнил: а где же литовские буржуйчики, куда запропастилась национальная власть Шнибждукаса, что-то ее нигде не видать. Не теряя времени, колхозник спросил об этом у старика-дяди — хозяина зверинца. Старик так ответил:

— Не помню. Придется в каталог заглянуть. Много их здесь у меня скопилось: наиважнейших я помню, а тех, что помельче, не различаю, — дядя вытащил бумаги, полистал и наконец отыскал сие национальное правительство.

— Э, да я им там под лестницей отгородил. Очень уж к великим лезут, под ногами путаются, отбиться невозможно.

Так и было. Сгрудившись пол лестницей, их превосходительства играли в пуговицы, вырванные из сутан и генеральских сюртуков. Пуговицы, как видно, заменяли шашки. Некоторые из них писали статейки и в микрофон произносили патриотические речи. И удивительно — пером или словом они единым махом делали из Литвы пустыню, где только волки да ветры завывают. А несчастье такое постигло родину потому, что их, деятелей, к власти не допустили, богатства их отняли и простым людям отдали.

Слушал эти патриотические речи Викрутис и диву давался: вот, оказывается, какую обиду он со своими товарищами нанес Литве! И как запросто эти господа и его самого, и родной его край похоронили! Действительно странно: была Литва, и вдруг нет Литвы, стало быть, и его, Викрутиса, нет больше. А он, нате вам — живой и здоровый, покинул апостолов доллара, поспешил домой. Ужин нашел непростывшим, жена даже не заподозрила, что был он в таком далеком путешествии. Вот теперь и выкладывает свои впечатления, рассказывает всем, что видел и слышал. А ежели кто-нибудь спрашивает, как поживает тот Шнибждукасов дядя в заморском крае, охотно отвечает:

— Жив пока. Но совсем постарел, расклеился, поганец. Слоняется, роется в мусорных ямах всего мира, собирает всякие отбросы, тряпки, складывает в кучу и радуется. Извелся старик, вовсе измотался, долго не протянет. Со всеми своими королями протухнет. Но ты, Шнибждукас, не огорчайся: навоз выйдет хороший, сможешь табак сажать.

А Шнибждукас, заслышав рассказ Викрутиса, прячется за чужие спины, бежит за версту или выскакивает в дверь и молчит будто воды в рот набрал.

ГОДЫ ГУЛЯШОНИСА

Едва колхозник Гуляшонис повернулся на другой бок, как тут же услышал, что открылась дверь и кто-то вошел в избу. Скоренько выкатившись из постели и сунув ноги в клумпы, хозяин поспешно затопал навстречу гостю.

Ввечеру, в канун Нового года, обещал зайти сосед Шонагулис [3], и Гуляшонис поджидал его. Для встречи Нового года было все подготовлено честь честью: на столе стояла черная литровая бутылка самогона, лежал добрый круг колбасы, соленые огурцы в тарелке, полбуханки хлеба и колода старательно крапленых карт.

Потому-то и выпучил глаза Гуляшонис, когда вместо Шонагулиса посредине избы увидел незнакомого длиннобородого старика в шубе. Колхозник принялся было оглядываться в поисках палки, чтобы «воздать» непрошеному гостю, но в это время бородач заговорил:

— Сынок, разве не узнаешь меня?

Потер Гуляшонис кулаками глаза и только теперь разглядел на большой меховой шапке старика неразборчивые поблекшие цифры — такие, что обычно рисуют на шапках Старого или Нового года. Гуляшонис растерялся: как же так, неужто во сне привиделось — какой это нынче год к нему припожаловал? Старый ведь не возвращается, а Новому еще рановато?