Клуб интеллигентов

— Не ценят теперь человека, господин хороший. Возьмем нашего закройщика — голодранец, босяк из босяков, а его в депутаты выдвигают, председателем профкомитета избрали! А что у него за душой? Даже холодильник не в состоянии купить!

— Именно, именно. Голодранцев уважают.

— И культура пропала, я вам скажу. Мало просвещенных людей. По субботам и воскресеньям организуем мы этакие выпивоны. Но собирается всевозможный сброд, всякие там хунвейбины. Разве они заметят, оценят приличного человека? Подаст тебе лошадиную, и лакай! А я их коньяками и ликерами опаиваю! — в голосе Тякиса прозвучала обида.

В это время на экране телевизора показалась какая-то сцена из спектакля, и все время молчавшая жена Тякиса несмело вставила:

— Вот этот, который во фраке, любит ту, что с большим хохлом.

Однако Тадас был своим человеком в мире искусства:

— Ничего не понимаешь, а лезешь. Он даже не смотрит на нее. Ему нравится та, в черном платье. Шикарный материал. Парень со вкусом!

Жена попыталась спорить, но ее художественные познания не шли ни в какое сравнение с образованностью мужа.

Вскоре на экране замелькал спортсмен — по дорожке стадиона трусил запыхавшийся, разгоряченный бегун.

— Интересно, сколько он за это получит? — глаза Тякиса заблестели прозрачной синевой.

— Золотую медаль. Если выиграет, разумеется.

— Вы думаете, из чистого золота?

— Конечно!

— Да вы что, шутите? Кто же будет из пушки по воробьям палить?!

Сигитас Сейлюс смутился опять — на этот раз основательно. Кто там разберется в спорте — это тебе не искусство! Хотел извиниться, но вовремя не нашел нужных слов, а синева глаз Тадаса поблескивала так по-скотски нахально, что отняла последнюю смелость.

К счастью, когда попивали ликер, у Тякиса неожиданно из-под брюк выглянули кальсоны. Они были пушисты, из розового, неведомого Сигитасу материала.

— Что я вижу! — воскликнул он. — Наверное, турецкие? Нет? Тогда японские?

— Мульт, — коротко отрезал Тякис, так как следующего слога выговорить не мог — он дошел до предела опьянения.

— Ах, мульт! А я думал... — снова съежился Сейлюс.

— Муль-ти-пли-кационные! — с трудом выговаривая, неожиданно изрек портной.

— Мультипликационные кальсоны? Не может быть! Ах, ах!

Ослепительная красота нижнего белья озадачила художника — нагнувшись, он стал гладить «мультипликационный» пух. Однако в это дивное мгновение Тякис всей тяжестью брякнулся на кушетку, да так, что все пять авторучек затрещали. И тут же мелодично захрапел.

ОКОВЫ

Не знаю, никак не возьму в толк, что она от меня хочет, какой стих на нее нашел!

Была баба как баба, вместе прожили почти полгода, жили в согласии. А теперь вдруг скисла, взъерошилась, выставила иглы, как еж.

Утром, перед моим уходом на работу, Ирена, как всегда, молча подставила мне губы — чтобы поцеловал. Однако в этот раз я только рукой махнул и вышел. Не было настроения, и вообще мне уже надоела эта ежедневная процедура размусоливания. Подумаешь, удовольствие — целовать свою жену!

Конечно, пока Ирена была еще незамужем и в первые послесвадебные дни я, уходя на работу, бывало, всегда приласкаю ее. И ей это очень нравилось. Но я не ребенок и не могу играть всю жизнь. Пора мужать!

Вот хоть и вчера: шли на базар, а я забыл взять у нее сумку. Тогда Ирена силой попыталась всучить ее мне, но я засунул руки в карманы. Мол, другие мужья везде и всегда носят сумки! Носят, стало быть! Хоть бы тяжелая была, а то лежала в ней только газета для обертки. Чего я ее пустую буду таскать!

В другой раз задумал я прогуляться, рассеяться от повседневных забот, а она: «Владялис, и я с тобой, хорошо?» Я быстро нырнул за дверь, чтобы Ирена не успела одеться. Кто знает, может, у меня нервы расшатались, может, мне покой необходим, а она еще ворчит: «А, знаю, я для тебя чересчур проста, тебе со мной стыдно», — и так далее. Какой тут стыд, можно изредка пройтись и с женой, только уж чертовски это неинтересно. Однажды вышли вдвоем, и взялась приставать: «Владялис, сфотографируй меня! В этой новой шляпке ты еще ни разу меня не снимал». Тоже, видите ли, придумала! Может сходить к фотографу. Была бы девушкой — тогда другой разговор. Этого, разумеется, я не сказал, только подумал, а она уже и губы надула. Что ей до того, что я сегодня на работе проиграл пять партий в шахматы совершенному неучу и получил выговор за безделье!

Или опять: «Как тебе нравится моя прическа?» — привязалась — и все тут. «Знать, банку от консервов туда закрутила», — пошутил я, а она обиделась. Но чем я виноват, если ее высокая копна волос сразу напомнила мне консервную банку! Да и вообще, разве жене станешь говорить комплименты? Спасибо, я не умею кривить душой. А Ирена и разразилась: «Конечно, я теперь для тебя обезьяна! А давно ли еще щебетал: губки, глазки, ножки!» Никогда я ее обезьяной не называл и теперь бы не осмелился выговорить такое слово, хотя, правда, какие там, к черту «ножки», если туфли она носит сорок третьего размера!