Клон-кадр

Это я все об омерзении. Дело в том, что: для меня омерзение содержит все, в чем отсутствует кайф. Такая болезнь. Наверное. Хитрая такая зависимость.

Забыл сказать: нынешнее местонахождение моей суицидально настроенной сестренки — Даниловское кладбище. Диагноз: врачи «скорой помощи» не всегда успевают вовремя, особенно в часы пик.

Точнее нет, не так: нынешнее местонахождение моей сестренки — небеса, светлые и обетованные. Я в это не верю, разумеется, но она все равно именно там. Там, где меня не будет никогда, потому что я после смерти попаду в другие области.

* * *

Хоть и без особой паники, но мы все же делали ноги — просто так, на всякий случай. Не бежали, но шли достаточно быстро. На девяносто процентов я был уверен, что все произойдет именно так, как я рассчитывал, — мародерство, дележ, уголовное дело не открыто в обмен на материальную (аудио-видео) компенсацию, — но из-за оставшихся десяти процентов рисковать не хотелось.

Разговаривать тоже не хотелось. Жажду общения, и до этого отнюдь не гипертрофированную, снова сменило отупение. Очередное за сегодняшний день.

Пройдя мимо оживленно обсуждающей произошедшее и тыкающей в нас пальцами толпы — той, которая пару минут назад кучковалась на лестничной клетке возле моей (уже не моей) квартиры, а теперь, разумеется, перебазировалась на детскую площадку, — мы двинулись в сторону автобусной остановки. Еще три дня назад она была трамвайной, но в этом мире все быстро меняется.

Мы не имели каких-либо четких планов, куда ехать. До шоу (если это, как теперь почему-то казалось, вообще не розыгрыш и не глупая шутка матовоглазой тусовки из «FHQ») оставалось еще несколько часов, которые предстояло как-нибудь убить.

На сей раз подъехал «ЛиАЗ», но не новый, квадратный, а старый, шестидесятых еще модельных годов, вонючий и круглый. Самый дискомфортный из всех автобусов. В народе такие называют писькотрясами — из-за вечно вибрирующего пола и дрожащей подвески.

— Да-а, — вздохнул Клон, когда мы расположились (опять-таки) на задней площадке (поручни: не зеленые, а светло-серых тонов и в рифленой пластиковой обмотке). — Не понимаю тебя. Вообще не понимаю.

— Ничего удивительного, Клон. Уже несколько лет, как мы перестали друг друга понимать.

Пока я произносил последнюю фразу, Клон вдруг сделал неожиданное: вынул из кармана сотовый телефон и отключил его.

— Что, не можешь совладать с smsKaMH читателей?

— Не в этом дело. — Клон (видимо, машинально уже) поправил бейсболку: точнее, не поправил, а натянул ее глубже на глаза — он «поправлял» ее только так. — Просто от мобильников надо иногда отдыхать. Какой-нибудь Берроуз назвал бы их агентами Контроля. Они — то, что делает тебя постоянно доступным, читаемым и просматриваемым.

— Абсолютно согласен, хотя я никогда не любил старого пидора Берроуза. С трубой ты все время кому-то что-то должен. А также: с пейджерами, интернет-картами и цветными телевизорами.

— А телевизоры-то здесь при чем?

— Просто так, за компанию.

Мы молчим какое-то время. Раздражающий фактор для пассажиров: с моих костяшек (хотя, как мне кажется, никаких костяшек там уже не осталось, осталось — саднящее костяное крошево) на грязный пол «ЛиАЗа» капает кровь. Две-три капли в минуту. Или около того. Пассажиры отводят глаза на какое-то время, но потом, словно магнитом, их взгляды притягиваются обратно. На какое-то мгновение, но все же. Взгляды-маятники.

— Я все равно не могу понять, — продолжает Клон. — Ты сейчас сделал то, чего раньше никогда бы не сделал.

— Не надо говорить о том, что было раньше, — отрезаю я. — Времена меняются, люди меняются. Вообще все в этом мире меняется. Сам знаешь. Даже трамвайные остановки становятся автобусными.

Клон наваливается всем боком на поручень (сзади — чье-то возмущенно-боязливое ворчание, видимо, он надавил на чью-то руку, обвивающую рифленый пластик).

— Ты всегда говорил, что драться надо только с теми, кто готов драться. Помнишь?

Мы сейчас похожи на двух братьев школьного возраста, старшего и младшего. Старший вынужден объяснить младшему, что в силу нежного возраста ему всю дорогу говорили что-то не совсем правильное, а теперь пришла пора узнать правду. Например: что дети берутся не из капусты. Или что друзья, если они есть, рано или поздно становятся предателями. Или: что добро не обязательно побеждает зло и что в принципе такая победа вообще невозможна, потому что оба этих понятия действуют только до определенной (в основном интеллектуальной) границы. А младший — как всегда бывает в таких случаях — уже понимает, что все обстоит именно так неромантично и не по-детски, как говорит старший, но из последних сил хватается за соломинку прямо сейчас ускользающих идеалов.

Младший — спрашивает:

— В таком случае чем ты отличаешься от остальных?

— Ничем. От остальных отличаются только лохи и безвременно ушедшие субкультурные герои. А мы — не отличаемся. Я это уже давно понял, да и ты тоже, только почему-то до сих пор пытаешься быть героем, которого сам же и придумал.