Клодет Сорель

Пока Кузя наливал себе жидкий чай («С заваркой у них так же, как с баранками!»), в комнату вошел мужчина лет сорока, в такой же форме, как и у Финкельштейна с Кузиным, но с васильковыми — «гулаговскими» — петлицами. Кивнул коллегам, приложив пальцы к козырьку фуражки, и быстро прошел. Сел на свободный стул. Оперы остались стоять, им сесть никто не предложил. Кузин стал потихоньку закипать, злиться и на Финкельштейна, и на этих неприятных мужиков, демонстративно их не замечающих. А Финкель тот наоборот чувствовал себя как рыба в воде: уселся на маленький столик, чуть не перевернув самовар и стаканы, с любопытством разглядывал пришедшего.

— Ну что, Стоянович, начнем? — обратился к пришедшему один из мрачных, видимо, старший.

— Начнем, — согласился тот.

— Значит, дело тут такое, — старший положил тяжелую руку на столешницу. — Константин Алексеевич Стоянович, он же — Костя Мячин, которого мы все хорошо знаем, наш бывший товарищ по Боевой организации. Костя вместе с нами участвовал в эксах, еще до революции вел активную партийную работу. А недавно был осужден, получил десятку, но освобожден досрочно — за ударную работу на строительстве Беломорско-Балтийского канала. И даже был принят после этого на работу в органы, в ведомство товарища Бермана[2]. В данный момент служит начальником исправительно-трудовой колонии, то есть, как видите, чекисты оказали ему самое высокое доверие, поставив охранять и перевоспитывать контру.

Сидящие вокруг стола одобрительно загудели. Старший поднял руку.

— Но есть тут одна загвоздка. Константина Алексеевича в свое время исключили из партии, и теперь, чтобы снова встать в ряды партийцев, ему нужна рекомендация. И не формальная бумажка, а рекомендация старых испытанных товарищей. То есть, нас.

Старший неожиданно улыбнулся.

— Какие будут мнения?

— А пусть расскажет, как он в Китае вместе с беляками оказался! — неожиданно злобно выкрикнул кто-то.

Мужчина с васильковыми петлицами встал, оправил гимнастерку.

— В Китай я бежал, спасаясь от расстрела.

— А почему в Китай-то? Не мог бежать к нашим?

— Не мог.

— Почему?

Мячин-Стоянович помолчал и быстро заговорил:

— Можно подумать, что для присутствующих это какая-то тайна. Бежать к своим я не мог, потому что белогвардейская контрразведка выпустила за моей подписью воззвание к красноармейцам с призывом переходить на сторону Комуча[3].

— Что такое «Комуч»? — шепотом спросил Кузин у коллеги. На них обернулись.

— Комитет учредительного собрания, эсеры и меньшевики. Потом расскажу! — так же шепотом ответил Финкельштейн.

«Беляки, в общем», — понял Кузин.

— А ты такое воззвание не подписывал? — язвительно спросил бритый.

Стоянович задумался, нервно потеребил край скатерти.

— Подписывал, — неохотно признал он и торопливо продолжил. — Но это было частью задуманного плана.

— Да какого там плана! — махнул рукой вопрошавший. — Сказал бы прямо: проявил трусость и предательство и перешел на сторону белых…

— Стоп! — воскликнул «гулаговец». — Никакого предательства не было! Была остроумная разработка, которую мы придумали с Андреем…

— С каким Андреем?

— Со Свердловым. У Якова еще с подпольной работы была кличка «товарищ Андрей». Так вот, я должен был завоевать доверие эсеров, пробраться в Комуч и вести там подрывную работу.

— А на хрена ж ты при этом воззвание-то к красноармейцам писал? — не унимался вопрошавший.

— А что бы ты на моем месте сделал? — в свою очередь резко поинтересовался Стоянович. — Перед тобой стоит выбор: или тебя расстреляют как провокатора — и ты провалишь все дело, или ты жертвуешь во имя революции своим добрым именем и спокойно ведешь подпольную работу. А я ее вести умею, вы знаете.

Один из сидящих кивнул: мол, знаем.

— Я, естественно, выбрал второе. Дело революции важнее личного.

— Ну да, — неожиданно съязвил бритый. — То-то ты сразу в Китай свалил!

— Да не сразу! — раздраженно ответил Стоянович. — Сразу! Они мне все равно не поверили. Арестовали, отправили в Челябинск и сдали белочехам. На расстрел.

— Ну, и что ж тебя не расстреляли?

— Да лучше бы расстреляли, чем вот так вот сейчас стоять перед старыми боевыми товарищами и бесконечно оправдываться. Ты, Филин, думаешь, это легко? Доказывать, что ты не предатель, не враг, что ты не сдал своих товарищей, что никто из-за тебя не погиб, что из-за чудовищного стечения обстоятельств ты ничего не успел сделать во имя победы нашей революции. Легко, как думаешь? А скрываться чуть не 10 лет в Китае — легко? А отсидеть за преступления, которых не совершал — легко?

— Ладно тебе скулить. Гимназистка какая-то, — старший явно злился и был не расположен к старому соратнику. А Кузину Стоянович-Мячин неожиданно понравился. Искренний товарищ. Хотя, конечно, перейти на сторону белых… Но ведь симпатичный мужик-то. А вдруг и впрямь разведчик? Так тогда он просто герой!

— Как же ты из-под расстрела ушел?

Гулаговец как-то сдулся.

— Жена выкупила.

— Как выкупила?

— Так выкупила. Взятку дала следователю контрразведки. Он и написал, что меня расстреляли. По всем документам я числился покойником.