КЛОДЕТ СОРЕЛЬ

Интересно, французы едят пироги? И варят ли варенье? Если варят, то Юлька наверняка сейчас истово закручивает банки на зиму. Хотя, скорее всего, никто в Париже никаких банок не закручивает. Не Самара. Как же так получилось, что я все пропела-проплясала, как та стрекоза, все певицей мечтала стать? Какая из меня, к чертям, певица? Максимум, кафе-шантан в сомнительном районе, да кокаин вместо обеда. Лучше б я у мамы училась пироги печь да варенье закручивать. И кормила бы Андрюшу, как мама своего Серафима.

Что со мной? Какой кафе-шантан и почему я ругаюсь, как сапожник? Какая бабушка в Пензе? Неужели я и вправду сумасшедшая, как они утверждают?

 

Санитары ставят брагу. Так называется их напиток из дрожжей и сахара. В это мутное, отвратительно пахнущее рвотой пойло они добавляют аминазин – чтобы сильнее пробрало. Так они объясняют. Я их понимаю, им смертельно скучно, они не могут дождаться, когда же, наконец, закончится этот мучительный испытательный срок, и они вернутся в свои города, чтобы снова начать воровать, грабить и убивать. А пока - пьют брагу с аминазином. Иногда им хочется женщин, тогда по ночам они приходят к безумным моим товаркам, вливают в них эту гадость, отчего бедные пациентки начинают громко смеяться и прыгать, высоко задирая холщовые рубашки – нашу единственную одежду. И санитары, животно урча, совокупляются с теми, кто помоложе. Нас, пожилых, никто не стесняется, мы для них пустое место, поэтому они совершают свои быстрые телодвижения прямо тут, в палатах, на глазах у всех.

Некоторым из моих соседок это нравится. Они хихикают и двигаются в такт своим кавалерам. Другие кричат и плачут, но на это никто не обращает внимание.

Слава Всевышнему, эту чашу мне испить не приходится. Я для здоровых молодых людей интереса не представляю: всклокоченная старуха с неприязненно поджатыми губами. Вокруг хватает девиц.

Меня всегда рвет от этой картины. Каждый раз, когда они приходят за своим мужским удовольствием, я вспоминаю мычание слюнявого идиота, который, навалившись на меня, быстро и сильно дергался, разрывая мне низ живота. И от этого было мне настолько плохо, что с тех пор я навсегда потеряла интерес к мужчинам. Оказалось, что это и к лучшему, иначе вынести это пожизненное заключение было бы совершенно невыносимо.

А как я мечтала в свое время о женихе, о нежном и ласковом принце, только обязательно военном! Как Андрей.

Или как Коля. Коленька, Николай Дмитриевич, мичман Деменков!

 

Ужас, какая я была влюбленная дурочка! И не хотела замечать, как надо мной все смеются. Таня, помню, весело сказала: «бедный толстый Туту влюбился в бедного толстого Деменкова!». Очень смешно, правда? А было мне тогда всего 17 лет. Или 16? Не помню. Да какая разница? Все равно – ранимая юная девушка, которая всё так остро переживает. Говорят, что самые жестокие люди – это твои близкие. Так и есть.

Одна из тех вещей, которые я никогда не прощу своей матери – это то, что она так заботилась о моей фигуре. Вернее то, что она называла – «заботилась». А на самом деле постоянно вбивала мне в голову, что я – толстая. И Насте кстати, тоже. Даже в письмах подругам писала, что Анастасия раздалась в талии, совсем как Мария. Представляете? А я в это время была влюблена как кошка и ужасно переживала из-за своей внешности.

Положа руку на сердце, Коля и сам стройностью не отличался, сейчас-то я понимаю, что был он толстоватым увальнем, хоть и морской офицер, но тогда я вообще ничего не соображала. «Madame Demenkoff» - письма подписывала. Ну, не дура? А Коля очень стеснялся, что в него, военного моряка, влюблена неуклюжая, слишком высокая для своего возраста и слишком полная девушка. Впрочем, о чем это я? Я вовсе не была «слишком полной», это Mama меня убедила, что я безнадежный урод.

Может, от этого я так тянулась к военным? От того, что были они стройны, подтянуты, элегантны, прямо как Papa? Или я тянулась к ним потому, что хотела, чтобы мой муж был похож на папу? Может быть. Мне и правда этого очень хотелось. Разве мог быть на свете мужчина лучше папы? Так хоть чем-то будет на него похож, хоть мундиром, что ли.

Как мы хохотали с Романом, когда я ему напомнила, что была шефом и полковником 9 Казанского драгунского полка! После этого он меня иначе и не называл, только: «ну, мы то с вами, Мария Николаевна, как драгуны, понимаем…» И каждый раз смеялся этой шутке.

Надеюсь, он жив.

Мысли путаются. Иногда нас колют сульфазином, в качестве наказания. Я пару раз провинилась, меня привязывали к кровати и вкалывали это ужасное лекарство, от которого температура прыгала под 40, и все тело начинало колотить, как стражники палками. Ужасно!

Что такое 40 градусов я хорошо знаю. Когда папа отрекся от престола, я единственная из сестер не болела корью, девочки все уже пластом лежали, а я по обыкновению за ними ухаживала. И тут – как подкосило, свалилась с температурой. Мама потом говорила, что боялась за мою жизнь, так мне было плохо. Ничего не помню. Помню только, что бредила, и что чьи-то прохладные руки клали мне на лоб смоченное холодной водой полотенце.