Клюква-ягода

В колхоз иди, там легче, — посоветовал Михаил. — С бабами на молотьбу. Отдохнешь от охоты. А то замаялся, вижу... — Он засмеялся, и товарищи засмеялись его.

— А ты не указуй, чем мне заниматься, — Семен шевелил под столом пальцами. — Я не сам по себе, у меня начальство есть. Вот как. Оно знает. И неча тебе тут...

— Да видели мы это начальство, — Михаил совсем был пьян. — Они тоже пожрать любят, начальнички. А иначе не держали бы тебя. Небось лосятинки поносил им за войну, а? Небось глухарей-тетерок мешками таскал-возил, а? — Михаил пьяно грозил брату через стол, рука не слушалась. — Добытчи-ик... твою душу мать. Что?!

Фроська! — вскинулся над столом Семен. — Убирай к такой-то матери! Ему, вишь, мясо наше поперек горла пошло. Убирай! Давай требуху, что собак кормим. Я его попотчую. Позвали, как доброго, а он еще и куражится! Пригласили, а он! Фроська!

Может быть, Семен поорал бы так, да и всё, но Михаил первый ударил. Брата,

— А-а, ты меня требухой? — закричал он. — Я для тебя собака, значит! Сам ты псина... — Ударил пьяною рукой, сидя, Семена и не качнуло. Он тут же сгреб Михаила за гимнастерку на спине и, не давая тому разогнуться, швырнул к дверям. Задерись Михаил один, хоть и потрезвее, быть ему битым, но их пришло трое, и Федор Глухарев, бывший десантник, правой здоровой рукой, коротко и ловко саданул Семена под ребра. Тот сразу осел. Досталось ему: от пола не давали подняться — трое. Фрося — кричать. В одного вцепится, в другого. «Миша! Федя! Леня!» Насилу уговорила, вытолкнула из избы. Да сени на крюк.

Семей выполз на крыльцо, хрипел, отхаркивался в темь:

— Погоди, — грозил, — попомнишь брата! Прислонишься еще ко мне! Я вас по одному переловлю, гадье! Погоди. — Вернулся в избу — и Фросю! Она потом все рассказала Михаилу, жалилась — как-никак свой.

— Ты, сука, во всем виновата. Наставила жратвы! Угодить стараешься! Требухи им протухшей! Да чтобы я его больше... И ты мне туда не ходи, иначе тебе будет...

Плевать, — смаялся тогда Михаил. — Подумаешь! Да я таких, как он, видел. Брате-ец!

А Фрося все высказала ему перед отъездом, С обидой. Обиделась, понимал Лоскут.

— А зачем затеял? Зачем чужих привел? Дружков? Разговоры лишние по деревне. Опять моя вина. Я ведь еще подумала, что не надо всего так много выставлять сразу. Будь ты одни — ничего, свой. А чужие... Они дома рассказали обо всем. И не угости как следует — тоже нехорошо. Обидишь. Угостила! На свою голову! Вот оно что! Мало меня здесь кололи-тыкали за четыре года. Мало слез! А в чем я перед ними виновата? Жизни твоей никто не поймет, когда сам не пожил этак. И верно...

С Фросей Михаил помирился, а о брате так и говорил: «Плевать. Да я его... Я...» Но один на глаза Семену старался не попадаться. Впрочем, он, Михаил, уехал скоро.

Месяц прошел после возвращения, второй и третий. А Михаилу все праздник! Фронтовики определились кто куда: скот пасти, плотничать, на разные работы. А он... Стали ему со стороны намекать, и старик отец не выдержал, сказал как-то:

— Шел ба ты, Миня, ко мне в бондарку, столярничать. Чем не работа? Хлеб верный. Рамы научу вязать, сани делать. А то пошлют солому возить. Или на лесозаготовки. А там — норма, кубометры. В общем бараке живут, из общего котла питаются. А?

— Сани ладить! — Михаил даже захохотал тогда. Чтобы он, фронтовой офицер — одних медалей девять штук, — да занимался мужицким делом? Солому возить! Ну и батя! Да у него восемь классов образования — это как?! Восемь классов в то время, вспоминает Лоскут, все одно, что техникум сейчас. С семью с передовой в училище брали, и ему предлагали, да он офицерские погоны не учебой, а храбростью заслужил. Уехал в район. Там посмотрели на самого, на медали, в документы заглянули и в один день сделали заместителем председателя райпотребсоюза. Все снабжение в его руках!

Снабжение это и подвело его. Да скоро так. В первый же месяц, еще и зарплаты ни рубля не получив, оделся Михаил Павлович во все повое и дорогое самое, что оказалось на складе, сбросив армейскую форму. Она, хоть и с медалями, была не так уже интересна, погоны пришлось снять. Кроме районного села, у него по деревням подруги из девчонок-продавщиц, иная, глядишь, проторговалась, а нет, ничего, не заметили, слава богу! Друзья среди районного начальства появились, просьбы постоянные — время трудное. И с ними не хотелось отношения терять. На выходные на природу выезжали они компанией часто — хорошо! И выпить не стеснялся ни с кем. Да. Праздник продолжался...

Разные люди работали в райпотребсоюзе. Одни выжидательно наблюдали за ним, что это такое — новый заместитель, как он покажет себя? Другие сразу стали величать его Михаилом Павловичем. А дело для Лоскута новое, не шибко-то и понятное. За год он разобрался едва, что к чему. Только и успел, что разобраться.

— Михаил Павлович, подпишите вот это. Да что вы сомневаетесь, все верно! Зачем к самому? До вас такие вопросы всегда решал заместитель.

— Михаил Павлович, на четвертом складе мука подмокла. Девять мешков. Каким сортом пускать?