Ключи от Стамбула

С Пашкан начались остановки. Все пристанционные пути были забиты воинскими эшелонами и продовольственными поездами. Николай Павлович вышел на перрон и ужаснулся: а что как всё снабжение армии будет парализовано? Генерал Александр Романович Дрентельн, управляющий тылом армии, в отчаянии поехал в главную квартиру, чтобы предупредить о безобразном состоянии румынских железных дорог и о том, что он ни за что не может отвечать при таком положении дел. Попахивало явным саботажем, а может статься, и диверсией, ибо в румынских воинских частях был образцовый порядок. Русский консул в Яссах предупредил Игнатьева, что в Бухаресте существует секретное английское бюро, возглавляемое тайным корреспондентом газеты «Dayli telegraf», Кингстоном. Бюро это собирало сведения о русской армии и сообщало их через турецкого посланника в Вене в Стамбул. Об этом сообщил наш военный агент в Вене Фельдман — толковый и дельный разведчик. Ходили слухи, что поляки, австрийцы, евреи, служившие на железной дороге, подкуплены английскими агентами, чтобы помешать русской армии добиться победы над турками. Дивизии, полки и батальоны, пехотные корпуса и кавалерийские бригады ждали тёплого белья, продуктов и боеприпасов, а их не было! Как в крымскую кампанию два христианских государства воевали против христианской же России в пользу мусульман, так и на этот раз всё подло повторялось. А впрочем, чему удивляться? Поманите англичанина наживой, и вы увидите, какой он, в сущности, головорез. Безбожник, вор и мародёр. Звериные инстинкты человечества почти не поддаются дрессировке.

«Удивительно дело! — с возмущением думал Игнатьев, выходя вместе со всеми на перрон, чтобы немного пройтись, размять ноги. — Английская разведка вредит России, где только может, при первом же удобном случае, а наша лишь затылок чешет, да оглядывается по сторонам, как бы кого локтем не задеть. Предосудительная деликатность! Ничто так дорого не обходится, как игра в благородство. Но мы об этом забываем или не желаем помнить».

— Артиллерия у турок не ахтецкая, но ружья лучше наших, — сказал майор, попыхивая папиросой и поджидая отправления состава вместе с узколицым капитаном, бросившим окурок под вагон. Тот ничего не ответил, поскольку провожал глазами двух симпатичных барышень, которые прошли, не удостоив офицеров взглядом.

— Ай, хороши! — Какой-то бравый есаул со свежим рубцом на щеке восхищённо щёлкнул пальцами. — И не захочешь, да влюбишься. — Он явно был навеселе, искал общения. Его длинные усы с прикрутом были нафабрены стрелкой, отчего лицо казалось шире, а разрез глаз уже. Вид бравый и даже задиристый. Черкеску с газырями украшали два серебряных «Георгия». — Моя-то любушка с тремя огольцами осталась, — сказал он самому себе и вдруг обратился к Игнатьеву: — Ваше превосходительство, а я вас знаю. Вы наш посол в Константинополе. Я сразу вас признал, ей-богу!

Николай Павлович кивнул, мол, так оно и есть.

— Вы не ошиблись.

Есаул сдвинул кубанку на висок.

— Мне про вас князь Церетелев рассказывал, когда вы с генералом Зотовым челомкались. Он, мабуть, сродник ваш, Павел-то Дмитрич?

— Сослуживец.

Внимание, оказанное Игнатьеву разбитным казаком, заставило многих офицеров, бывших в это время на перроне, подойти к Николаю Павловичу. Вскоре завязался оживлённый разговор.

— Наш солдат воюет, словно избу рубит, желая добиться прочной основательной победы, а турок нет, — покачал головой капитан, закуривая третью папиросу, — турок другой, он играет с огнём, ему весело.

— Одним словом, нехристь. Спешит в рай, — заключил майор и посмотрел на небо, сплошь затянутое облаками.

— Ага, — сдвинул кубанку на другое ухо есаул, — заждались его там.

Какая-то баба со съехавшим набок платком и двумя оклунками поклажи в перевес через плечо, потерянно металась по перрону: «Прямочки не знаю, гдей-то тута», — искала свой вагон.

Толстощёкий перронный жандарм цепко придержал её за локоть, изучил посадочный билет и велел «не нарушать порядок».

— Этот поезд идёт в Бухарест, а кишинёвский будет через час.

Постукивали сабли, тренькали шпоры, под ногами змеилась позёмка. С места на место перетаскивались кофры, короба, корзины. Толкотня, шум голосов, коловорот суждений.

— Нельзя забывать, что Романовы немцы. Голштинцы, гогенцоллерны и прочая. Для народа они чужаки.

— Не морочьте себе голову.

— Да, как же «не морочьте», когда история их царствования напоминает мне глубокую старуху, прекрасно помнящую всё, что с нею было в детстве и ни аза не помнящую, как её зовут.

Мимо прошли два молодых человека. Оба в студенческих полупальто. Из-под их каблуков, похрустывая, выскальзывали льдышки. Один из них решительно сказал: «Чтобы государство не шаталось, цена на хлеб должна быть твёрдой».

Эта мысль Игнатьеву понравилась.

Пехотный капитан с редкой фамилией Крыня, уроженец Киева, из белорусов, захотел узнать, в чём состоит искусство дипломатии?