Ключи от Стамбула

В субботу Николай Павлович и Екатерина Леонидовна исповедались, миропомазались, а в воскресенье причастились Святых Христовых Тайн вместе с Павлушкой, которого всю службу держал на руках Дмитрий Скачков.

Глава IV

Прошло совсем немного времени и Абдул-Азис, приняв верительные грамоты у иностранных дипломатов, почтительно склонявших голову перед его величеством владыкой Порты, устроил в их честь торжество, на котором жена русского посла Екатерина Леонидовна Игнатьева была единодушно признана королевой бала!

Абдул-Азис галантно вручил ей презент: изумительную диадему и колье.

Это был поистине царский подарок: в колье сверкало девять бриллиантов, а в диадеме – девяносто!

Ослепительное украшение.

– Я не знаю, как выглядела Афродита, но смею думать, что она бы не решилась примерить эту диадему, стоя рядом с вами перед зеркалом, – сказал он с изысканной дерзостью. Сказал чуть слышно. По-французски.

– Я очень тронута, ваше величество, – почувствовав, как слёзы счастья застилают ей глаза, промолвила Екатерина Леонидовна, впрочем, с приятным достоинством. – Вы так благосклонны ко мне, так щедры, что я невольно умолкаю, дабы не наскучить вам своей излишне пылкой болтовнёй.

– А? Каково? – наклонился посланник Пруссии граф Брасье де Сен-Симон к уху своего секретаря, услыхав её блистательный ответ. – Да она больше дипломат, нежели сам Игнатьев. Не зря австрияки боятся, что новый посланник России со своей супругой вскоре будут чувствовать себя в Константинополе, как на посольской даче. – Заметив взгляд австрийского посланника, не очень дружелюбного при встречах, он горделиво вздёрнул подбородок, рисуясь, подкрутил усы и нарочито приосанился. – Я вдруг поймал себя на мысли, что сядь она на российский престол, многие бы вскоре поняли, что такую штучку голыми руками не возьмёшь!

– Она и держится как настоящая царица, – внезапно севшим голосом ответил секретарь, не отводя восхищённого взора от супруги русского посла. – И держится она так не потому, что «королева бала», а потому что рождена быть ею.

Он был взволнован до крайности.

– Екатериной III? – спросил Брасье де Сен-Симон, и его секретарь молча кивнул, мол, да, Екатериной III.

Фурор, который произвели красота и обаяние молодой русской посольши, был поистине необычайным.

– У неё прелестная улыбка, – прикрывая дряблое лицо своё китайским веером, с восторгом прошептала баронесса Редфильд находившейся подле неё жене французского посла.

– А глаза? – спросила та, пытаясь рассмотреть в лорнет лицо мадам Игнатьевой.

– И столько сдержанности, столько благородства, – не отвечая на вопрос, но продолжая источать восторги, произнесла баронесса, провожая взглядом своего супруга, известного банкира Жана-Доминика Аарона Редфильда, степенно направлявшегося в сторону буфета.

– Да, падишах не сводит с неё глаз, – со вздохом зависти произнесла супруга итальянского посланника своему мужу, который хмуро отозвался:

– В то время, как она их опускает.

– Это чудо! – продолжала восхищаться итальянка, не сводя глаз со столь красивой «королевы бала». – Вот оно искусство покорять сердца мужчин.

– Сердца монархов. Так будет точнее.

– Она божественна! На вид ей лет семнадцать.

– На самом деле она старше.

– И на много?

– На пять лет.

– Выходит, ей уже за двадцать… двадцать два?

– Считай сама.

Судя по репликам и пересудам, женским и мужским оценкам, новоявленная «королева» не прилагала никаких усилий, чтобы понравиться султану. Напротив, складывалось впечатление, что она страшится влюбить его в себя.

Старший советник прусского посольства, высокий, синеглазый, обаятельный блондин в отлично сшитом фраке, сойдясь возле буфета со своим коллегой из британской миссии и явно поджидая направлявшегося к ним барона Редфильда, любителя шампанских вин, смешливо скривил губы.

– Наши посольские куклы сразу попритихли.

Лакей поднёс ему фужер с «Veuve Clicqout»[1] и он привычно снял его с подноса.

– Вы только посмотрите на жену австрийского посла: самолюбие её потрясено, это уж точно.

Англичанин усмехнулся и, пригубив свой бокал с вином, пустился в небольшое рассуждение.

– Иначе и быть не могло. Стоит женщине увериться в своём очаровании, в той красоте, которой обладает её тело, магически влекущее к себе сердца и взгляды, с ней происходит резкая метаморфоза, и там, где она раньше уступила бы разумной мужской логике, нисколько не смущаясь этим фактом, её собственная начинает бунтовать и требовать – нет, не поблажек и уступок! – это бы ещё куда ни шло, а полной, так сказать, капитуляции чужого, не угодного ей, мнения.

– И с этим ничего нельзя поделать? – спросил советник прусского посольства с тем выражением весёлого лица, когда любой вопрос, пусть даже философский, кажется уже не столь и важным.