Ключи к декабрю

– Конкретнее, – отрезал Дин. – Кто их развивает, что значит «слишком быстро»?

– Да эти Воспителлы уж очень развивают детей. В томто и беда. Здесь у нас школа второй ступени, и ребята совсем как взрослые.

Откуда-то снизу донеслось унылое жужжанье автощетки. Стаффи вскочил на ноги.

– Это подметалка. Держу пари, она опять застряла в дверях.

Он повернулся к выходу и бодрой трусцой рванулся вперед, волоча ногу.

– У, дурацкая машина! – рявкнул он, хлопнув дверью.

Дин опять пододвинул к себе бумаги и взял карандаш.

Уже поздно, нужно кончать работу.

Но он не видел бумаг. Вместо этого со стола на него смотрели маленькие лица, их было много, большеглазые,

серьезные, со взглядом, к которому трудно подобрать определение.

Ему был знаком этот взгляд – так из детских лиц проглядывает зрелость.

Они слишком быстро развиваются!

– Нет, – сказал Дин сам себе. – Нет, этого не может быть!

Однако очевидным подтверждением этому была высокая успеваемость, необычно большое число стипендиатов, пренебрежение к спорту. И кроме того, отношение к жизни в целом. И отсутствие преступности среди подростков

– долгие годы милвиллцы гордились тем, что преступность у них сходит на нет. Дину вспомнилось, что несколько лет назад его просили написать об этом статью в журнал, посвященный вопросам воспитания.

Покопавшись в памяти, он вспомнил, что же такое он записал в той статье, – о том, как родители должны осознать, что ребенок не последняя спица в колеснице, а полноправный член семьи, о роли, которую играла в Милвилле церковь; о том, что в школах нужно делать особый упор на социальные науки.

– Разве я не был прав? – спросил он сам себя. – Разве это не так, разве тут что-то другое или кто-то другой?

Он пытался сосредоточиться на работе, но не мог. Он был выбит из колеи. Перед его глазами так и стояли улыбающиеся лица. Они вглядывались в него.

Наконец он сунул бумаги в ящик и поднялся из-за стола. Надел видавшее виды пальто, водрузил на седую голову старую, помятую фетровую шляпу.

На первом этаже он увидел Стаффи, загонявшего на ночь последнюю автощетку в каморку. Стаффи был полон возмущения.

– Зацепиться за калорифер! – негодовал он. – Да если б я чуть замешкался, она бы сломала всю ходовую часть. –

С досады он покачал головой. – Они, эти машины, хороши, только когда все в порядке. А случись что-нибудь –

сразу паника. По старинке-то лучше, Джон.

Когда последняя машина вперевалку вползла в каморку, Стаффи со злостью захлопнул за ней дверь.

– Стаффи, ты хорошо знал Леймонта Стайлса? – спросил Дин.

Стаффи покрутил усы, как бы обдумывая ответ.

– Да, хорошо. Ведь мы с ним были сверстниками, а ты немного постарше. Ты был заводилой.

Дин неторопливо склонил голову.

– Да, я помню, Стаффи. Только такие чудаки, как мы с тобой, и остались в нашем старом городе. Сколько народу уехало!

– Леймонт уехал в семнадцать лет. Зачем ему было оставаться? Его старуха померла, старик с утра до ночи пил горькую, а Леймонт уже пару раз побывал в переделках. И все в один голос говорили, что из Леймонта не выйдет ничего путного.

– Легко ли мальчишке, когда весь город восстает против него?

– Что верно, то верно, – отозвался Стаффи. – Никто не был на его стороне. Уезжая, он мне сказал, что когданибудь вернется и покажет им, кто он такой. Но я – то думал, что он хвастается. Ну, как это обычно делают ребята, знаешь, чтобы подбодрить самих себя.

– Как ты ошибся! – сказал Дин

– Уж дальше некуда, Джон.

Потому что, пробыв на чужбине больше тридцати лет, Леймонт Стайлс вернулся, вернулся в старый, овеянный бурями дом на Мейпл-стрит, в пустой дом, который ждал его все эти одинокие годы; он вернулся старый, хотя ему едва исполнилось пятьдесят, большой и сильный, хотя волосы у него теперь были белее снега, а кожа, обожженная чужими солнцами, стала дубленой; вернулся после долгих скитаний от одной далекой звезды к другой.

Но Милвилл для него не был своим. Город помнил его, а он забыл город. Годы, проведенные в чужих краях, исказили его представление о родном городе, и то, что он помнил о нем, скорее походило на сказку, которую породили годы, заполненные думами о прошлом, тоской и ненавистью.

– Мне надо идти, – сказал Дин. – У Керри, наверное, ужин готов. Она не любит, когда на столе стынет.

– Спокойной ночи, Джон, – сказал Стаффи

Когда Дин закрыл за собой дверь и пошел вниз по улице, солнце почти село. Он не предполагал, что уже так поздно. Керри обидится на него и накричит.

Дин что-то пробурчал себе под нос. Керри была несравнима ни с кем.

Она не жена – у него никогда не было жены. Не мать и не сестра – обе они умерли. Просто домоправительница, преданно служившая ему долгие годы, немножко жена, немножко сестра, а иногда даже и мать.

В привязанностях человека есть нечто странное, подумал Дин. Они ослепляют, связывают, делают человека таким, каков он есть. Это они помогают ему выполнять свой долг, с их помощью он достигает вершин, хотя эти вершины временами бывают серыми, бледными и очень неброскими.