Ключи к чужим жизням

– Ничего не беспокоит, мамочка? – спросил Максимов, тыча одним пальцем в клавиатуру компьютера. Это занятие плохо ему давалось.

– Нет, не беспокоит.

– А то, может, валокординчику накапать. Или чего покрепче?

– А чего покрепче?

– Снотворного. А вы о чем подумали? – усмехнулся Максимов.

– Я и не успела ни о чем подумать.

– Присаживайтесь на диван, – по-хозяйски кивнул он Марьяне.

– Мы послушны докторам, – с улыбкой сказала Марьяна и присела немного бочком. – Что, печатаете?

– Да, вот пытаюсь освоить это чудо техники. Недавно нам установили.

– Я могла бы вам помочь, – предложила Марьяна.

– Да что вы? – ухмыльнулся Максимов. – Описания операций за меня составите?

– Нет, описания, конечно, не составлю. Могу только под вашу диктовку печатать.

Максимов оторвался от своей работы и бросил на Марьяну усталый взор. Марьяна тоже подняла свои пушистые ресницы, и смело посмотрела на него. Взгляды их встретились. Доктор увидел лицо Марьяны, обрамленное завитками белокурых курчавых волос с отдельными прядями более темного, золотистого цвета. Он вспомнил, что недавно именно ей смотрел вслед, когда она мелкими шажочками семенила по длинному коридору. Тогда его внимание поразила её удивительно тонкая талия и неожиданная роскошь широких женственных бедер, но он не видел её лица. Теперь, поздним вечером в ординаторской, его ошеломил неутоленный блеск её светло-голубых глаз.

Максимов быстро вышел из-за стола и подсел к Марьяне.

– Так, может, чайку? – неуверенно раздался в тишине его голос.

– Нет, не стоит, – мягко сказала Марьяна и медленно провела пальцами по его руке.

Максимов обхватил лицо Марьяны обеими руками и жадно приник к её губам. Дальше все между ними происходило так слаженно, словно они были давно знакомы и не раз уже предавались спонтанному сексу. Диван в ординаторской порадовал своей обширностью и мягкостью, избавляя новоявленных любовников от замешательства и неудобства. Марьяна уверенно дарила свое тело Максимову, а он наслаждался созерцанием линий её фигуры, обворожительных бедер и прелестных полусфер нежных ягодиц.

В этот декабрьский вечер Марьяна испытала острое ощущение физического счастья. Через час она спокойно поднялась, оправилась и мило улыбнулась Максимову, словно давая ему понять, что между ними не случилось ничего постыдного и порочного.

– Как вас… тебя зовут? – хрипло спросил он.

– Марьяна.

– Красивое имя, – отметил он. – А я Владимир.

– Благородное мужское имя. Будем знакомы, – сказала Марьяна. – Я пойду.

У выхода она остановилась и лукаво добавила:

– А дверь-то была незапертой.

– Черт! – весело выскочило у Владимира.

– Я пошла. Всего хорошего. Не забудьте выключить компьютер.

Марьяна вернулась в палату с легким сердцем. В эту ночь она безмятежно уснула.

* * *

Виктору не спалось. Ему не хватало Марьяны. Он бывал у неё и сына в больнице почти каждый день, но дома тосковал по её податливому, любимому телу и ласковому шепоту. Дело заключалось даже не в сексе, вернее, не только в нем. Виктор так сроднился с женой, так привык к ее плавным движениям и певучему голосу, что каждый день без неё лишался для него тихой житейской прелести. Только рядом с Марьяной он засыпал без терзаний. Лежа в одиночестве, он ловил себя на том, что страшится своих навязчивых, кошмарных снов. Стоило ему немного забыться, как из глубин подсознания всплывали тяготящие воспоминания об Афганистане. Мозг возбуждался, будто в нем проплывали ужасающие кадры военной кинохроники. И раньше порой случалось, что из его горла вырывался вопль, больше похожий на исступленный рык, а тело становилось горячим и покрывалось испариной. Тогда Марьяна гладила его в темноте, баюкала, как ребенка. Именно такой простой женской лаской не однажды излечивала она его.

Нет, Виктор никогда не был трусом. Но разве не противоестественно, когда тебе только исполнилось девятнадцать лет, и каждая твоя клеточка стремится жить и любить, столкнуться лицом к лицу с жестокой бессмыслицей смерти? Вчера мать кормила тебя оладьями и подавала чистую рубашку, а сегодня ты заброшен на чужбину, дышишь гарью, глотаешь песок и собственный соленый пот. Тебе дали в руки автомат и приказали стрелять. Вначале тебя мутит и тошнит, но вскоре ты понимаешь, что все же лучше стрелять, пока не убили тебя самого. И ты бежишь по афганской деревне и палишь, палишь… Из горла бесконтрольно рвется наружу крик. Ты кричишь, значит, ты жив. Вот потому-то он иногда орал по ночам, чтоб ощутить, что жив.