Ключ. Возвращение странницы

– Лин, разве ты не видишь, как это выглядит с ее стороны – как это может выглядеть в глазах любого постороннего? Я оставил ее, опознал мертвое тело другой женщины и вступил во владение всеми ее деньгами, до последнего пенни. Когда же она возвращается домой, ты ее признаешь, тетя Милли ее признает… миссис Ремидж, мистер Кодрингтон, вся семья ее признает. Лишь я один упорствую, продолжаю твердить, что она не Анна, пока не уступаю под грузом доказательств. Мне незачем тебе объяснять. Ты же сама видишь, как это выглядит: я покинул ее, я лгал о ней, я отвергал ее.

– Филипп… прошу тебя…

Быстрый горький поток слов прервался, но лишь на мгновение. Он не отрываясь смотрел на нее, как если бы видел в ней какую-то фантастическую бездну, чей зыбкий край может обломиться и он полетит головой вниз.

– Разве ты не видишь? Если нет, то видит мистер Кодрингтон. Он многословно убеждал меня, каким благодарным мне следует быть за то, как она себя ведет. Если бы она предпочла возбудить тяжбу, если бы она проявила негодование и обиду, если бы не продемонстрировала поразительное самообладание, мое имя было бы втоптано в грязь. Она хочет все загладить, хочет, чтобы мы стали друзьями, чтобы дали друг другу шанс. Она не предлагает, чтобы мы сейчас жили вместе. Она только просит, чтобы мы жили под одной крышей – показывались вместе на публике, – пока все толки и сплетни не утихнут. Что я могу поделать? Я ведь не могу от этого отказаться, правда?

– Не можешь, – промолвила Линделл. Она поднялась с места, двигаясь медленно и немного скованно, потому что боялась, что у нее подкосятся колени. Ей пришлось следить, чтобы они не дрожали, но это усилие заставляло ее чувствовать себя чем-то вроде шарнирной куклы.

– Ты должен делать то, чего хочет она. Ты же любил ее. Это вернется снова.

– Вернется ли? Старая любовь не ржавеет. Я всегда считал, что это полнейшая чушь. Я уже сказал, что наши пути разошлись. Лин, даже теперь, с теми доказательствами, которые я обязан принять, говорю тебе: для меня она не Анна.

– Кто же она?

– Чужая женщина. Я не могу заставить себя почувствовать, что у нас когда-то было хоть что-то совместное. Я не верю даже тогда, когда она говорит мне такие вещи, которые только Анна могла знать. – Он встрепенулся. – Ты уезжаешь?

– Да.

– Когда?

– Завтра.

Последовало долгое, тяжелое молчание. Оно повисло в комнате, оно давило на их сердца. Завтра ее здесь не будет. Им было нечего больше сказать друг другу, потому что этим было все сказано. Если бы он протянул руку, то коснулся бы ее. Но он не мог этого сделать. Они уже расстались, и с каждым мгновением этого молчания каждый мог видеть, как другой отрекается, в то время как рвутся и разбиваются связывавшие их мысли и чувства.

Когда вошла Милли Армитедж, оба оставались на своих местах, и тем не менее каждый прошел долгий путь.

Глава 14

Сенсация в прессе вскоре затихла. В целом она была сдержанной. Связь Энни Джойс с семьей, сходство, которое сделало возможной ошибку в установлении личности, освещались тактично, и постепенно шумиха сошла на нет. Через неделю после возвращения Анны телефон перестал надрываться, а репортеры – шумно требовать интервью.

Анна получила новую продовольственную книжку, которая также содержала талоны на одежду, и поехала в город за покупками с чековой книжкой в сумочке и с сознанием, что на ее счету в банке имеется кругленькая сумма. Она наметила себе очень напряженный день. Проблема заключалась в одежде. У нее было двадцать собственных талонов – и оказалось досадно сознавать, что она не может потратить больше этого до конца января. Кроме этого имелось пятьдесят талонов, отданных ей миссис Ремидж, которая предпочитала копить деньги для покупки того, что она называла «предметами первой необходимости». И маячила перспектива квоты от министерства торговли, когда ее дело рассмотрят, что, конечно, потребует времени. Восемнадцать талонов за пальто, столько же за юбку с жакетом, одиннадцать за платье, семь за туфли, а затем еще белье – талонам предстояло утекать словно воде сквозь сито. Невозможно было винить тетю Милли за то, что она отдала весь гардероб покойной Анны Джослин тем, кто остался гол и бос в результате бомбежек, но все равно это было крайне досадно.

Затем она должна будет снова завить и уложить волосы, провести косметические процедуры и сделать маникюр. В самом деле, день намечался очень насыщенный, но она бы все равно ждала его с нетерпением, если бы не письмо в ее сумочке. Она старалась уговаривать себя, что дело всего лишь вызывает досаду, не более того.