Каушут увидел со стены, как спокойно пушкари в третий раз заряжали свои пушки, и вот снова заревели орудия. Раненых стаскивали вниз, к подножию стены. Там с лекарской сумкой суетился Табиб Ме-ледже.
Хан понимал, что положение становилось все тяжелее. За грохотом пушек не слышно было человеческого голоса, и хан, подобравшись к Непес-мулле, который лежал рядом с Курбаном, закричал ему в ухо:
— Что будем делать, мулла? Ребята начинают сдавать!
— Дать небольшой отдых, хан! — в ответ прокричал мулла.
Каушут-хан и сам подумал об этом. Его люди, никогда не видевшие пушек, как ни старались храбриться, все же робели перед пушками, надо сделать хотя бы короткую передышку, дать успокоиться воинам, прийти в себя.
Каушут-хан снял папаху и замахал ею, обратясь в ту сторону, где стоял Мядемин.
— Аха-ха-а-ав! Аха-ха-а-ав!
Крик Каушута утонул в грохоте. Но враг, хотя и не слышал голоса Каушут-хана, видел, как он размахивал папахой. Когда развеялся дым, показался высокий бунчук. Каушут снова повторил свое движение.
Грохот прекратился, пушки замолчали, и теперь стало видно, что они натворили. В руинах стонали раненые, плакали в голос родственники убитых.
— Ой, братишка!
— Вай, сыночек мой!
Повсюду раздавались возгласы несчастных.
Мядемин, как только увидел на стене Каушут-хана с поднятой шапкой в руке, решил, что тяжелые пушки сделали свое дело. Он подозвал сотника Мухамедэмина, велел откатить артиллерию, хорошо угостить пушкарей, сделать им богатый плов и отвести войско. Сам же, довольный сегодняшним днем, в хорошем расположении духа, пришпорил коня, направляясь к Аджигам-тепе. По дороге обратился к Мухамеду Якубу Мятеру:
— Не сразиться ли нам сегодня в шахматы?
Мятеру не хотелось портить настроение хану, и он сказал слова, которых тут же устыдился, потому что в душе у него не было этих слов:
— Хан-ага, еще не родился тот человек, который мог бы обыграть вас!
Мядемин от души рассмеялся.
— Не хочешь ли ты сказать, что, подобно Каушут-хану, после трех залпов из пушек мой противник начнет махать шапкой?
— Именно это я и хотел сказать, хан-ага.
Настроение Мядемина поднялось еще выше. Он взмахнул плетью с серебряной рукояткой.
— Эй, теке! — крикнул он Бекмураду. — Сегодня мы видели, как воюют текинцы, посмотреть бы, как они играют в шахматы!
Бекмурад-теке, хотя и грузен был, в одно мгновение оказался возле хана.
— Хан-ага, я не из тех текинцев. И зовут меня не Каушут-теке, а Бекмурад-теке.
— Говорят, большие и малые змеи одинаково ядовиты. Ты не исключение. Если хочешь, поставим фигуры на доску!
Бекмурад угодливо потер руки.
— Ай, хан-ага, раз уж на то ваша воля, можно и поставить, хотя куда мне против вас.
— Это почему же?
— Весь Хорезм знает, как вы играете!
Настроение хана подскочило еще выше.
— Ну, коли так, занимайся своими делами. — Он положил руку на плечо Мухамеду Якубу Мятеру. — Как думаешь, Мятер, когда они приползут с повинной?
— Не сегодня, так завтра, — ответил Мятер, немного подумав для вида.
— Но почему завтра?
— Пока они приберут убитых и раненых, может пройти день.
— Гм. Значит, не так уж много убито у них? — Мядемин вдруг нахмурился, посерьезнел. — А как у нас, есть убитые?
Мухамед Якуб Мятер уже получил сведения. Он ответил сразу:
— Убитых тридцать семь. О раненых пока точно не известно.
— Тридцать семь? Кто посмел убить столько наших людей?
— У текинцев, хан-ага, тоже есть меткие стрелки.
Ответ разозлил Мядемина. Голос его изменился.
— Ты врешь, Мятер! У текинцев не может быть метких стрелков!
Мухамед Якуб, испугавшись ханского гнева, стал выкручиваться.
— Что поделаешь, хан-ага. Своим рабам аллах посылает разную смерть. Одним суждено умереть в Хорасане, другим в Серахсе.
Это немного успокоило Мядемина, и он вошел в свою походную палатку.
К одиннадцати часам утра семнадцатого марта стало известно, что из крепости едет к Мядемину посол от текинцев. Встретил его Мухамед Якуб Мятер, и они вместе отправились к хану. Войдя в палатку, Мятер начал докладывать, но хан выставленной ладонью подал знак: «Тише!» Его внимание было приковано к клетке с перепелкой. Он наслаждался верещанием перепелки. «Быт-был-лык, быт-был-лык», — захлебывалась птица, и хан замирал от удовольствия. Обернувшись к послу, Мухамед Якуб Мятер прошептал:
— Немного подождите.