Ключ от рая

— Ну, вот и отлично! Давайте-ка за общую поездку нашу, чтоб все вышло как надо! — Атаев поднял стаканчик. — Пусть пошире нам распахнутся ашхабадские ворота!..

И они выпили, каждый радуясь своим надеждам.

— А может, даже и в ресторан куда сходим, — говорил Чакан, уминая сухой сыр. — Что нам, нельзя, что ли?! У дяди твоего, надеюсь, найдется время посидеть с нами?..

— Да, конечно, о чем говорить… Вечером, после смены, он всегда свободен, хоть до ночи гуляй. У них ведь по дому дел немного, все удобства, понимаешь, есть…

— Какой смены? — не понял Чакан.

— Ну, какой… обычной. В шесть он уже дома всегда, отработал — и на покой. Хорошая у них жизнь.

— То есть как это… на какой такой покой? — Чакан растерянно оглянулся на Атаева. — Не пойму, что ты говоришь, еген…

— Да что тут понимать, друзья: отработал — и отдыхай. Он меня давно на стеклозавод звал, но я не хочу, не согласен. Я дехканин, мне живая земля нужна, а не какие-то там стеклышки, железки. Нет, не хочу.

— Послушай, какой стеклозавод?..

— О аллах, да обычный, их стеклозавод… Дядя говорит: посмотришь, поучишься, в помощники потом к себе возьму… Не успеешь, мол, оглянуться, как сам тоже мастером станешь, года так через три-четыре…

— Что значит «тоже»? — багровея и не подымая глаз, спросил Атаев. Он как сидел, скрестив ноги, так и остался, только почему-то плечи его все больше опускались, сутулились. — Он что, тоже…

— Ну. Мастер он. Большой специалист. Шишка, понимаешь, на заводе.

— А… а шофер этот?

— Какой шофер?

— Ну, тот… вез который нас?

— А-а, Нуры-джан… Да это сосед дяди по квартире, какого-то начальника возит. А что?

Но ему никто не ответил. Чакан резким движением толкнул вдруг бутылку, она упала, торопливо забулькала, освобождаясь, сухая на пригорке земля и трава быстро впитывали в себя коньяк. Интересно, вдруг почему-то подумал Ахмед Атаев, глядя на бутылку, а трава пьянеет?

А Чакан между тем поднялся, постоял так, морща лоб и все лицо свое одутловатое, словно пытаясь что-то вспомнить, понять… И потом сказал, обращаясь непосредственно к товарищу Атаеву:

— Ты ишак, понял? Ба-альшой дохлый ишак…

— Поедем, — пробормотал тот. — Хватит, ехать надо.

— Нет, ты должен понять, кто ты такой… Знаешь, кто это такой? — обернулся Чакан своим серым в отличие от приятеля лицом к не понимающему ничего Ягмуру. — Это ишак, каких свет не видывал. Дурак проклятый. Скотина. Недоносок мамин. В утробе, понимаешь, недоразвитый…

— Да вы что, друзья… — попытался было прервать Ягмур его спокойные вроде бы перечисления.

— И ты молчи, дурак! — с тем же спокойствием оборвал его Чакан Атаев. Повертел в руках пластмассовый стаканчик, осмотрел и швырнул его в завозившегося, пытавшегося подняться начальника. — И я дурак… ну, ладно.

— Нечего тут… — говорил, суетливо и долго отряхиваясь, Атаев, руки его дрожали. — Перестань, не позорься… Поехали. Поехали, говорю тебе…

— Куда, в Аш-ха-бад?! — захохотал вдруг Чакан, а глаза его были все ледяные. — К дяде высокому, в министерский кабинет?! На персональной его машине с государственным номером кататься, да?! Идиот… А на стеклозавод, где вот эту, — он наподдал бутылку, та кубарем Полетела в кювет, — вот эти бутылки делают, не хочешь?! Племянничка нашел!

— Перестань!..

— Не перестану, дорогой ишак! Сколько мысли, сколько энергии положил… увивались вокруг этого, ублажали… какие планы, ай-я-яй!..

Ягмур стоял, смотрел на все это, молчал, а потом повернулся и пошел к своему трактору. Залез в кабину, включил скорость, трактор работал спокойно, надежно. В боковое стекло он видел, как они пошли, заместитель директора универмага впереди, шагая энергично и торопливо, а сзади тащился за ним Атаев…

У первого же арыка он остановился, достал сверток, повертел в руках и, так и не зная, что же в нем, выбросил. Желтая торопливая вода подхватила его, понесла, крутя, словно показывая всем, хвалясь подарком, и поглотила, спрятала в себе.

Надколыбельная (повесть)

Перевод П. Краснова

Сказание о простом дутаре

Памяти отца — Тагана Овеза,

погибшего в Великой Отечественной

Есть в ауле Годжук дутар, который ничем вроде бы не отличается от многих других, сделанных сравнительно недавно или через бережные руки потомства дошедших из былого до наших дней, — разве тем лишь, может, что больше иных закостенел он и потемнел от времени, стал сухим совсем и легким. И еще тем, что, в отличие от своих собратьев, не остался он безымянным, но имя носил стародавнего своего хозяина, потому только, верно, сохранившееся, не потонувшее в зыбучих песках времен, что откликнулось оно и в названии самого аула; и связь эта человека, о котором уже мало кто чего помнил, его простого дутара а разросшегося ныне предгорного селения хоть и потускнела, глуше стала, но все жила и жила в людской памяти, не терялась, и была, видно, в этом какая-то большая справедливость и благодарность, новым поколениям уже невнятная, лишь перенимаемая как святая обязанность от отца сыном, от матери дочерью.