Тон его голоса неуловимо меняется.
– Ты сказал, что моя племянница Играла на жизнь. Я знаю, что это правда. Но я должен спросить: а на что Играешь ты, Шань?
Ань переводит дыхание.
– Не за жизнь, Такеда-сан. Ибо жизнь была ко мне слишком жестока. Смерть на ее фоне кажется куда более целесообразной. Будь моя воля, я бы скорее убил всех Игроков до последнего, включая себя, и оставил бы Игру без победителя, чем позволил бы жизни продолжаться. Я был бы рад, если бы человечество исчезло с лица Земли, а наши звездные предки ушли и забыли о нас навеки. Я не хотел, чтобы век за веком мир наполняли ложь, лицемерие и жестокость. И большая часть меня по-прежнему этого хочет. Наше человечество не заслуживает такой планеты. И наша планета не заслуживает такого человечества.
– Но… – Нобуюки хочет, чтобы Ань закончил мысль. – Но… потом я встретил вашу племянницу. И она озарила мою жизнь. Я изменился, пусть даже совсем чуть-чуть. И я надеюсь, что вы, ваша Линия, самая древняя и достойная из всех и самая близкая к Создателям, поможете мне. Поможете понять, что именно изменилось, и сделать это изменение постоянным.
– А тебе есть что предложить взамен?
– Есть. Смиренно и почтительно прошу разрешить мне отказаться от моей Линии и Играть за вашу. Тиёко заслуживает жизни. Заслуживает победы. А я – нет. Моя Линия недостойна наследовать Землю после События. А ваша – достойна. Я так считаю. Я вручаю себя Линии Му. Примите меня, Такеда-сан.
Нобуюки хмурится. Ань не понимает отчего, не может решить: то ли он просто застал старика врасплох, то ли сама идея оскорбляет Нобуюки и не внушает ему ничего, кроме отвращения. Японец молчит.
– Пожалуйста, господин Такеда. Иначе у меня только один выход – вновь стать тем, кем я был. Я не знаю, куда деться от ненависти и гнева, понимаете? Они кипят во мне, взрываются внутри, превращают меня в… в чудовище. Ваша племянница – единственный человек, который мог меня успокоить. Но ее больше нет. И я, в совершенном отчаянии, совершил позорный, недопустимый поступок. Я хотел быть как можно ближе к ней. – Ань прикасается к ожерелью, задерживает руку на шее. – Но я верю, господин Такеда, вы сможете показать мне иной путь. Путь Тиёко. Я хочу Играть за Му. Хочу
Ань опустошен. Он потратил на эту речь все силы. Слишком много слов. Слишком откровенно. Слишком просительно.
Слишком жалостливо. Но все – правда. От начала до конца.
Нобуюки поднимается, опираясь на меч как на трость. Ему трудно двигаться. Он устал. Устал так, словно за плечами у него – тысячи бесчисленных лет.
– Нет.
Старик говорит тихо. Голос его едва заметно дрожит.
– Но…
– Нет. Ответ – нет, Шань.
В животе Аня появляется отвратительное чувство пустоты.
Он чувствует, что сейчас заплачет.
Ань молчит.
– Я никогда не принимаю решения впопыхах, Шань, – с усилием произносит Нобуюки. – Но все должно идти своим чередом. Если Му суждено исчезнуть, значит, так тому и быть.
И будь что будет.
– Пожалуйста, – умоляет Ань. Левая рука начинает дергаться.
Нобуюки повышает голос.
– Ты говоришь о чести, но что ты о ней знаешь? Что ты знаешь об уважении? Ты ворвался в мой дом посреди ночи, хотя тебя сюда никто не звал. Прервал мои размышления, чтобы сообщить, что моей ненаглядной Тиёко больше нет в мире живых. Ты произносил почтительные слова, но они – не что иное, как ультиматум, замаскированный под предложение. Ты даже не потрудился выучить хотя бы приветствие на моем родном языке. На родном языке Тиёко. Ты пришел сюда, готовый отказаться от своего народа, отказаться от своей истории – и все лишь ради твоих собственных эгоистичных целей. Может, Тиёко и была молода, но она точно не была эгоисткой. Может, учителя и были к тебе жестоки. Избивали тебя. Пытали. И что с того?
– А как же твои предки? Те, что жили столетия, тысячелетия назад? Они тоже были к тебе жестоки? А потомки?
Те поколения, которые будут жить после тебя? Они тоже будут к тебе жестоки? Ведь, возможно, люди твоей Линии еще могут исправиться. И
– Но… – бормочет Ань срывающимся голосом. Ему больше нечего сказать.
– Теперь я попросил бы тебя покинуть этот дом. Но сначала