Лив поспешно схватила блокнот и стала лихорадочно записывать слова, возникавшие у нее в голове, — ей не верилось, что память, ставшая такой капризной, сумеет удержать их надолго. Уже в следующее мгновение она поняла, что не все так легко изложить на бумаге: смысл слов, которые нашептывал ей на ухо голос, ускользал. Похоже, древние письмена заключали в себе нечто туманное и призрачное, что невозможно выразить на современных языках. Закончив записывать, девушка устало откинулась на спинку стула и сделала глубокий вдох, ожидая, пока утихнет шепчущий голос, а сама она вновь обретет способность руководить собой. Через какое-то время Лив встала со стула и, доковыляв до ванной, плеснула в лицо холодной водой, чтобы вернуться к столу и перечитать записанные строки.
И не давали ей восстановить силы,
И сокрыли во тьме заточения божественный свет.
Не осмеливались освободить ее,
Ибо страшились того, что произойдет вслед.
Но и убить ее были не в силах, ибо не ведали как.
Шло время, и чувство вины стало для людей сих оковами,
Дом же их превратился в крепость,
В коей сокрыто было знание о совершенном ими деянии, —
Не горой освященной, но темницей проклятой стал дом сей.
И пребывала Ева в заточении,
Стала она Священной тайной, Таинством,
И будет так до назначенного часа, когда муки ее прекратятся…
Лив вскочила так резко, будто к ней на стол заползла змея. Подняв опрокинутый стул, она снова и снова перечитала последние три строки, и ключевые слова отдавались эхом в ее голове:
Она произнесла эти слова вслух — и тут же перед ней как по волшебству встали яркие сцены того, что она увидела тогда в Цитадели. Ей вспомнился знак «тау» и глядящие оттуда прямо на нее глаза, такие же зеленые, как у нее самой. Вспомнилось, как открылась передняя стенка Тау, как увидела она внутри хрупкую девушку, чьи волосы серебрились подобно лунному свету, а по израненному острыми шипами телу струилась кровь. Лив потерла кожу и припомнила свои недавние ощущения. Те же самые. И она — точно такая же… Однако то, что вспоминалось, произошло на самом деле не с ней.
Лив снова заглянула в блокнот и дочитала свой перевод до конца:
И явится истинный крест на земле,
Его тотчас увидят все — и станут ему дивиться.
Сей крест падет,
Сей крест восстанет,
И обретет свободу Таинство,
Нам возвещая новый век
Своей благословенной смертью…
Это было то самое пророчество, смысл которого объяснял ей Габриель. А теперь она своими глазами увидела, как это пророчество полностью сбылось. Ее брат изобразил символ «тау» — единственный истинный крест — и потом пал вниз. А она, плоть от плоти его, восстала на его месте. Она была крестом. И это она освободила Таинство из заточения.
А память продолжала возвращаться. Вот она держит в руке нож, вот льется кровь — ее собственная и… Евы, льется на пол и там смешивается. Льется их кровь, а духом они соединяются, сливаются в одно. Лив подняла глаза и посмотрела на себя в зеркало. Зеленые глаза — ее глаза, но в то же время и не ее: будто она смотрит, а из зеркала кто-то другой смотрит на нее. Лив протянула руку, хотела коснуться своего отражения, но резкая трель дверного звонка заставила ее вскинуть голову. По жилам пробежал поток адреналина. Кто мог прийти сюда в такой ранний час? Звонок повторился, и Лив поняла, что ошиблась: это звонил оставленный Ски мобильный телефон, который она бросила на кровать. Она быстро схватила телефон, страшась, что он вдруг замолчит, и нажала клавишу ответа.
— Алло?
Последовала очень короткая пауза — связь же через спутник, — потом раздался его голос:
— Лив! Это я, Габриель.
Никогда еще, услышав чей-либо голос, она не испытывала такого огромного облегчения. Лив почувствовала, как в самых глубинах сердца зародилась радостная улыбка и пробилась на лицо, согрев все ее существо. Столько всего произошло, столько нужно сказать друг другу!
— Здравствуй, — выдавила она, но улыбка так ярко осветила это единственное короткое слово, будто оно сияло на неоновой вывеске.
— Здравствуй, — отозвался Габриель. Он тоже улыбался — это она поняла по его голосу. — Ты где сейчас?