Клинки императора

Прежде чем Валин успел понять, что происходит, она выхватила свой поясной нож, замахнулась и бросила. Остолбенев, Валин смотрел, как сверкающее на солнце лезвие, вращаясь, приближается к нему. Оно погрузилось в шею Салии; хлынула горячая, густая кровь. Губы девушки разомкнулись, она издала звук – то ли вскрик, то ли стон, – который тут же захлебнулся.

– Она мертва! – крикнула Лин. – Ты уже не можешь ее спасти, Валин! Она мертва, черт побери! Прыгай же!

Он не мог оторвать глаз от Салии, от рукоятки ножа, торчавшего из ее шеи. Она мертва… Здание под ним снова содрогнулось и застонало. Издав яростный рев, он отпустил тело девушки и прыгнул. Его ноги коснулись осыпающейся кромки; Лин поймала его за запястья и оттащила в безопасное место.

Оттолкнув ее, Валин повернулся к трактиру. Тела Салии уже не было – оно соскользнуло в провал. Языки пламени лизали дверные косяки. Изнутри доносились вопли обреченных людей, огонь пожирал смолистые балки. На подоконнике появилась чья-то рука, окровавленная и обгоревшая, заметалась, ища возможность уцепиться, потом снова пропала внутри. Потом все строение задрожало, медленно отъехало от берега и, наконец, словно истощив последние силы, обрушилось под собственным весом, сложилось вовнутрь и кануло в воды бухты.

7

Адер уй-Малкениан, стараясь сохранить спокойное выражение, смотрела, как солдаты в ослепительно блещущих доспехах раскрывают перед ней тяжелые, кедрового дерева, двери в гробницу ее предательски убитого отца.

«Если ты хочешь сыграть роль в жизни империи, – снова и снова повторял ей Санлитун, – ты должна научиться скрывать свои чувства. Мир видит то, что ты позволяешь ему видеть, и судит тебя в соответствии с тем, что ты перед ним раскрываешь».

Слово «мир» казалось вполне уместным для тех, кто сейчас наблюдал за ней, – десятки тысяч граждан Аннура собрались в Долине Вечного Сна, чтобы увидеть, как великого человека укладывают на покой в этой узкой, голой расщелине, окаймленной рядами гробниц ее предков. Какое бы горе ее ни снедало, плакать перед ними было недопустимо. Она и так выглядела здесь не на своем месте – молодая женщина посреди кучки престарелых верховных министров, все из которых были мужчинами.

На самом деле позиция, которую она занимала на возвышении, принадлежала ей по праву, и даже дважды: во-первых, благодаря ее императорскому происхождению, а во-вторых, поскольку она совсем недавно получила пост министра финансов – это назначение было оговорено в завещании ее отца. Это был высокий пост, почти равный по важности званию кенаранга или мизран-советника, и она готовилась к нему бо́льшую часть своей жизни. «Теперь я готова», – внушала она себе, думая о тысячах прочитанных ею страниц, о бесконечных делегациях, которые она принимала от имени отца, о бухгалтерских книгах, которые изучала далеко за полночь. Адер разбиралась в аннурских финансах лучше уходящего в отставку министра, и тем не менее она не сомневалась, что никто из собравшихся в этой долине не считает ее кандидатуру уместной.

Тысячи глаз, обращенных сейчас в ее сторону, видели в ней прежде всего женщину, слишком долго остающуюся без мужа и детей, достаточно привлекательную для брака (даже без своих имперских титулов), хотя и, возможно, чересчур худую, высокую и меднокожую для города, где в моде были приземистые смуглые женщины с пышными формами. Адер прекрасно знала, что прямые волосы подчеркивают угловатость ее лица, придавая ей излишне суровый вид. В детстве она пробовала делать разные прически; сейчас же некоторая жесткость была ей только на руку. Она хотела, чтобы люди, глядя на возвышение, видели там министра, а не жеманную девчонку.

Разумеется, те, кто стоял достаточно близко к ней, вряд ли запомнят что-либо помимо ее глаз: радужные оболочки, пылающие словно угли. Многие говорили, что глаза Адер сияют даже более ярко, чем у Кадена… Впрочем, какая разница? Несмотря на то, что она была на два года старше, несмотря на тщательное обучение под руководством ее отца, несмотря на близкое знакомство с политической теорией и практикой Аннурской империи, Адер никогда не займет Нетесаный трон. В детстве у нее однажды достало наивности спросить свою мать, почему это так. «Это место для мужчин», – отвечала та, закончив разговор еще до того, как он начался.

Адер ощутила всю тяжесть этого утверждения лишь сейчас, сидя среди этих мужчин в ожидании, пока погребальные носилки с телом ее отца доберутся до них с противоположного конца долины. Хотя на ней, как и на них, были темные министерские одежды, перехваченные в поясе черным кушаком, хотя на ее шее, как и у них, висела золотая цепь высокопоставленного должностного лица, хотя она сидела плечом к плечу с этой горсткой людей, которые под руководством самого императора руководили всем цивилизованным миром, она не была одной из них, и она ощущала их незримые сомнения, их благопристойное негодование, холодное и молчаливое, словно снег.

– Это место дышит историей. Историей и традицией, – произнес Бакстер Пейн.