Клинки и карабины

– Никто. Не помню имени, не помню откуда. Живу здесь… давно живу.

– Чо за хрень? – Рыжий сморкнулся. – Бред.

Девчонка виновато улыбнулась, смотрела грустно-грустно.

– Валить надо. – Рыжий смотрел на две двери, темнеющие стеклами, сплошь в паутине. – Левая – куда нам надо, то здание у самого угла, рядом с перекрестком. Правая в подземный ход, к главному корпусу, чо не ясно? Нам сюда, точно вам говорю.

И шагнул к левой.

Стенка этажерки звонко лопнула, разорвав полку и выстрелив ею в ногу Рыжего. Влажно хрустнуло, тот взвыл, оседая и матерясь. Через разорванную штанину белела кость, прорвавшая кожу.

– Дерьмо. – Жанка выбросила сигарету. – Рыж…

Топот услышали все. Быстрый и вкрадчивый, дотянулся из оставленного коридора, моргающего лампами, не дающими ничего рассмотреть.

– Бежим! – девчонка быстро оказалась у дверей. – Быстрее!

– Эй, вы чо?! – Рыжий попробовал встать и осел. Протянул руку к Тайсону. Тот шагнул, и остановился, придержанный Жанкой. Та посмотрела на все сильнее топочущую темноту и потянула Тайсона к дверям.

– Стойте! – Рыжий пополз, размахивая рукой, стараясь дотянуться до своих.

Вадим, косясь в странно шумящую черноту за спиной, замер, глядя на свежий след, отпечатавшийся в пыли у правой двери. Лев в треугольнике на подошве, кеды, купленные мелкому в поездке из Финки в Швецию. Сука!

– Я сюда. – Он толкнул дверь и шагнул в моргающую лампами темноту. Следы уходили куда-то вглубь. Девчонка с грустными глазами, задержавшись, кивнула Рыжему и ушла за Вадимом. Жанки с Тайсоном уже не было, они бежали к свободе по левому коридору.

Рыжий, сумев встать и прыгая, вцепился в ручку двери, хлопнувшей за друзьями-предателями. Взвизгнул от обжигающего холода, резанувшего по пальцам и заткнулся, поперхнувшись смрадом, поползшим из-за нее. Кожа прилипла намертво и, шарахнувшись назад, Рыжий оставил ее вместе с мясом. Глянул на обнажившиеся фаланги, блестящие крохотными алыми разводами и заплакал. Топота сзади уже не слышалось, сменившись частым дыханьем и шепотами.

Он так и не сумел оглянуться, начав кричать сразу, как обломанные гнилые зубы впились в шею, плечи с руками, спину. Кричал долго, ровно все время, пока кровь не перестала хлестать во все стороны. И даже дождался одного из слепошарых, как кроты, уродов в больничных пижамах, желтыми ногтями разорвавшего брюхо и вгрызшегося в потроха.

Вадим с девчонкой спустились к новой перегородке. Здесь оказалось не так свободно. Каталки, матрацы, распотрошенные и даже целые, тюки с больничным бельем, стальные боксы с еще виднеющимися красными буквами, подставки для систем, похожие на офисные вешалки на колесиках.

Дверь их не пропустила. Держалась мертво, поблескивая по краям и щелям самым настоящим льдом. Холод стал сильнее, пришлось дуть на руки, растирая и даже приседать. Вадим, чуть вспотев, смотрел назад и вверх. Такие звуки могли быть только в киношных ужасах. А он слышал наяву.

– Дверь откроется. – Грустноглазая потянула рукав олимпийки, блеснув старенькими часами. – Еще минуты две.

– Почему? – Вадим, растирая руки, старался не клацать зубами.

– Это же игра, ты не понял?

– Чего?!

– Игра. – Грустноглазая говорила четко, как маленькому, но Вадим не обижался. Обидишься тут, ага.

Девчонка, притоптывая на месте, продолжила:

– Тут все живое, просто прячется, спит до времени. И не сразу и не на всех включается, даже если зайдут. На взрослых лабиринт реагирует нечасто, просто сейчас проголодался.

– Кто?

– Что, не кто. Не, не так… Что и кто.

Там, наверху, под солнцем, рядом с развалинами, прячущими в себе пыль, дерьмо и бомжей, Вадим точно подумал бы – баба-то крейзи и все. Тут, глядя на грязный лед, покрывающий дверь и не спешивший таять, слушая хрипы, влажный треск и чавканье сверху, он пытался ее услышать.

– Ты не понял? – Грустноглазая улыбнулась. Улыбка у нее оказалась красивой, с ямочками. Да и лет, на самом деле, не пятнадцать-шестнадцать, больше, года на два, девушка уже. – Это не несколько проходов под бывшей онкологической больницей. Это дом, вернее, съемное жилье, только жилец стал хозяином.

– И кто жилец?

– Демон. – Она пожала плечами, мол, ты сразу не понял, что ли? – А его дом – это лабиринт, где коридоров больше, чем когда-то было, почти до бесконечности, здесь даже не один уровень. И люди, играющие в эту игру, дают ему жизнь.

– Да ты гонишь.

Она вздохнула, оттянула воротник олимпийки, показав длинный шрам, проходящий от шеи до ключицы и убегающий вниз. Расстегнула молнию и подняла футболку. Здесь шрам не пропадал, спускался до задорно торчащей грудки, почти разрезав ее пополам, извивался на ребрах и уходил вниз, лишь чуть не коснувшись пупка.

– Мне дали выжить. Срастили… почти все. И выпустили сюда. Я видела таких, как ты с братом, много. Я здесь давно, так уж вышло. Почти ничего не помню.

– Почти?

Она робко улыбнулась.

– Те, с тобой, очень злые и испуганные. Жестокие… особенно девушка. Не стала все говорить, зачем? Я приехала к бабушке. Мы с ней жили в деревне, она заболела, пришлось везти сюда, самой назад. Школа, экзамены впереди, я же на медаль шла.

– Какие экзамены?