В алькасаре меня поселили в апартаментах, соединенных коротким коридором с покоями Жуаны. Позолоченные деревянные панели, гобелены на стенах и покрытые алебастровой плиткой полы своей роскошью маскировали тот факт, что на самом деле это тюрьма. Меня больше не радовали прогулки по саду или посещения собора; мне никуда не позволялось ходить без сопровождения отобранных королевой фрейлин во главе с Менсией.
Ежедневно мне угрожали, напоминали, что, если найдутся доказательства поддержки мятежников с моей стороны, меня бросят в темницу. Мнение, будто я обладаю подобной властью, могло бы мне даже польстить, если бы меня столь не тревожили известия о войне. Я знала — король назначил Бельтрана де ла Куэву командующим королевским войском, и несколько представителей кастильской знати, включая маркиза де Сантильяну и могущественного герцога де Альбу, откликнулись на призыв Энрике к вассалам встать на его защиту.
Однако неделя проходила за неделей без вестей из внешнего мира — Жуана распорядилась, чтобы вся переписка направлялась ее секретарю. Наконец, отбросив осторожность, я попросила Беатрис послушать разговоры в галереях и расспросить Кабреру. Оказалось, что королевское войско собралось в Тордесильясе у слияния рек Дуэро и Писуэрга. Последовало кровавое сражение с мятежниками; король и Альфонсо уцелели, но многие другие погибли.
Моим утешением оставалась молитва. Жуана отказала мне в личном духовнике, заставив посещать мессу вместе с ней, где она едва скрывала скуку, пока ее фрейлины о чем-то перешептывались, не обращая внимания на суетливого священника, ведущего службу. Как только месса заканчивалась, они возвращались в покои Жуаны, где полировали и красили ногти, выщипывали друг другу брови, расчесывали волосы и примеряли всевозможные вуали, туфли и прочие побрякушки, которые Жуана десятками заказывала у торговцев Сеговии.
Больше всего я презирала ее именно в такие моменты, когда она вела себя так, будто мужчины не проливали кровь, защищая ее дитя, которое она могла зачать во грехе.
Каждый вечер, после того как меня отпускали с ее безвкусных представлений, я шла в каменную часовню в цитадели и молила Господа помочь всем тем, кто бежал из разоренных войной сел и деревень. Я молилась за бедных и голодных, за больных и убогих, которые всегда страдали первыми. Молилась за мою мать, изгнанную из Аревало, за Фернандо, от которого уже много месяцев не было вестей, но больше всего я молилась за Альфонсо, чья жизнь оказалась в опасности из-за чужого тщеславия.
С приходом зимы случилось то, чего я не могла добиться молитвами, — воюющие группировки оказались в безвыходном положении. Энрике вернулся в Сеговию, бледный и осунувшийся; он едва замечал меня во время тусклых рождественских празднеств, а после праздника Богоявления уехал в свое охотничье поместье в Мадриде, где и остался «в обществе сладких мальчиков и грязных животных», как издевательски заметила Жуана.
Пребывая в уединении в Сеговии, я похудела и не находила себе места. Мне приходилось сидеть вместе с Жуаной и ее фрейлинами во время их глупых развлечений, когда королева без меры пила вино и танцевала всю ночь напролет с щеголями в обтягивающих лосинах, строя глазки Бельтрану де ла Куэве, даже когда тот покачивался в кресле рядом с женой. Я не могла забыть слова Энрике о том, как он делил постель с Жуаной и Бельтраном. Глядя, как Жуана непристойно проводит пальцами по мускулистой руке придворного, соблазнительно раздвинув карминовые губы, я вонзала ногти в ладони и едва сдерживала желание вскочить и выбежать за дверь.
Когда растаял снег, война возобновилась. Беатрис узнала у Кабреры, что несколько городов, включая Толедо, продолжали поддерживать Альфонсо. В Толедо находилось архиепископство Каррильо, самое старое и богатое в Кастилии, и статус этого человека побудил многих наших грандов встать на сторону мятежников. Энрике терял позиции, но я жила в постоянном страхе получить известие о смерти Альфонсо. В глубине души я продолжала верить, что Бог покарает тех, кто стремился низложить законного монарха.
Я начала поститься, решив, что освященный временем ритуал даст необходимое утешение. Беатрис убеждала меня поесть, говоря, что я не вынесу истощения, но я неделями пила лишь воду, пока однажды холодной мартовской ночью Беатрис внезапно не разбудила меня.
Приложив палец к губам, она набросила мне на плечи плащ и повела мимо спящей горничной в коридор, через алькасар в ледяную ночь. Перейдя большую площадь, мы оказались перед собором.
Там нас ждал Кабрера. Я не видела его уже несколько месяцев, и мне очень его не хватало. Но он не дал мне ничего сказать, лишь прошептал, когда мы вошли в похожее на пещеру нутро собора:
— У нас мало времени. Настоятель монастыря Санта-Крус просит встречи с вашим высочеством; говорит, у него важные новости. Но вам следует поторопиться. Если королева узнает, что я позволил вам встретиться с ним, она лишит меня должности.