Клятва

Кроме этого, мы изучали торговое дело, бухгалтерию и экономику. Среди предметов по выбору были искусство, наука и кулинария. Однако все эти лекции служили общей цели — воспитанию качеств, необходимых торговцам. Изучая искусство, мы узнавали о тканях, посуде и графике, обо всем, что можно создать и продать. Эти уроки подготавливали нас к определенному месту в обществе.

Я почти не записывала лекцию, притворяясь, будто рассказ учителя интереснее того, что скрывалось в моем учебнике под партой.

Подвинув ногу, я случайно задела свою кожаную сумку, и ее содержимое рассыпалось по полу. Я наклонилась собрать карандаши и выскользнувшие тетрадные листы, аккуратно возвращая все на свои места. И тут мой взгляд упал на свернутую записку, высунувшуюся из-под обложки книги, куда я ее спрятала.

Проведя кончиками пальцев по линованной поверхности, я почувствовала, что моя кожа будто наэлектризовалась, и пальцы потянули ее наружу.

«Нельзя», — сказала я себе, словно со стороны наблюдая за тем, как записка появляется из книги. Я старалась подавить предвкушение, возникшее в тот самый момент, когда я говорила себе, что не стоит на нее смотреть.

Записка не заслуживала моего внимания. А он не заслуживал того места, которое уже занимал в моих мыслях.

Я огляделась, не следит ли кто, как я под партой читаю записку, которую помнила наизусть.

Никто на меня не смотрел.

Я развернула ее, живо представляя четыре слова, написанные на свернутом листе бумаги. Четыре слова, которые я помнила наизусть. Четыре слова, значившие для меня больше, чем следовало.

Я отвернула верхнюю треть бумаги, затем нижнюю, специально не вглядываясь в записку.

Мое сердце замерло.

А глаза сосредоточились на буквах.

«Я обещаю тебя беречь».

* * *

Остаток дня я пыталась выкинуть из головы содержание записки, компенсировать тот вред, что нанесла себе, решив снова прочесть ее. Казалось, мне никогда не избавиться от этих слов: их будто вырезали в моей плоти, и раны болели и кровоточили. От смысла фразы у меня раскалывалась голова.

Своей простой клятвой он просил у меня слишком многого.

Как он вообще мог клясться? Как я могла принимать его клятву всерьез? Он едва меня знал, а я его вообще не знала! По крайней мере, не настолько, чтобы ему доверять. Особенно учитывая ту информацию обо мне, которую он знал или о которой догадывался.

Это может меня погубить.

Я не могла позволить себе обдумывать его слова и решила не обращать на них внимания. Решила забыть о записке. Забыть о нем.

Я перестала делать вид, что сосредоточена на уроке, и занялась другими делами. После школы я отправилась в ресторан, хотя сегодня у меня был выходной. Я заполнила кухонные шкафы, вымыла посуду, протерла столы и прилавки. Я провела ревизию продуктов, которые уже были инвентаризированы, помогла матери нарезать овощи, и, в конце концов, мне стало просто нечего делать.

Но даже тогда я не могла забыть о его письме.

Наконец, я решила, что у меня есть только один выход.

Взяв свечу, я вышла из кухни через заднюю дверь в переулок позади ресторана.

Найдя темный уголок, подальше от прохожих на соседней улице, я присела и зажгла свечу, прикрыв огонь ладонью. Потом сунула руку в карман и достала сложенную записку.

Я подумала, не прочесть ли ее в последний раз, но в этом не было нужды. Я больше никогда не взгляну на нее: та фраза запечатлелась во мне навеки, есть бумага, на которой она написана, или нет.

Поднеся записку к свече, после минутного колебания я позволила огню охватить ее. Я наблюдала, как пламя пожирает бумагу, и бросила ее на землю прежде, чем оно добралось до пальцев.

Передо мной мерцал пепел, сперва оранжевый, потом черный и мертвенно-серый; спустя несколько секунд его подхватил поток воздуха и неторопливо понес прочь.

Когда записка была уничтожена, мне стало легче: больше она не могла меня искушать.

Там, в темном переулке, меня и нашла Бруклин: скорчившись над свечой, я глядела на ее крошечный огонек, чувствуя себя, наконец, свободной.

Бруклин всегда была мастером убеждений: у нее отлично получалось уговорить меня делать то, чего я делать не хотела. В возрасте не намного старше Анджелины Брук подбила меня сделать короткую стрижку и притвориться, будто я мальчик. Она посчитала забавным, если дети в школе подумают, что в нашем классе появился новенький.

К сожалению, мои родители такую шутку не оценили.

Хуже всего было то, что я действительно оказалась похожа на мальчика. В тот год дети перестали звать меня Чарлиной и начали звать Чарли.

Прозвище попало в точку. Оно вполне меня устраивало, а волосы в конечном счете отросли. Тогда же я поняла, что не могу во всем доверять Бруклин и должна ставить свои интересы выше ее.

Не потому, что она была плохой подругой… нет, это было не так. И даже не потому, что она была мстительной или злопамятной — это тоже было неверно. Просто она была авантюристкой.

Временами мне приходилось отстаивать свою позицию, чтобы не делать чего-то себе во вред.