Клевые

— Те двое уже в воронке. Сейчас ребята и этого заберут. Он хоть живой? — оглянулся на Фроську не без содрогания.

— Пропердится к вечеру! — ответила та уверенно. И, спустив с рук Егора, легко, как перышко, подняла рэкетира, вынесла из дома, запихнула в руки оперативников.

— Теперь как за каменной стеной жить станешь! Слушок о твоей новой кокотке быстро расползется по городу. А кому взбредет башкой рисковать? — сказал Вагин, не решаясь задерживаться, поймав на себе недобрый взгляд Тундры.

— Спасибо тебе, Фрося! — благодарили бабу хозяева. А Егор даже в щеку поцеловал.

— Заступница наша! Сам Бог тебя послал! — велел Тоньке вернуть деньги, какие та отдала за квартиру.

Все бабы старались наперебой угождать Тундре. Ей несли конфеты и бананы, колбасу и пирожные, ананасы и яблоки. Но Фросю как заклинило. Она долгими часами не отходила от Егора. Парила, разминала, отпаивала молоком, какое покупала у соседей через дом. Она кутала мужика в полотняную простынь и массировала через нее, не давая шагу ступить самостоятельно, выхаживала, словно ребенка, выпаивая человека медом, алоэ.

Егора сначала злила забота Тундры. Он просил оставить его одного, дать отдых, выспаться. Но Фрося словно оглохла.

— Рано тебе, мышонок, на свои ноги вставать. Слабый покуда! Гля, как заносит? А ну иди ко мне на руки, голубочек мой ощипанный! Ты — мое солнышко! Не серчай! Я тебе блинков спекла, иди- ка вот сюда! Принесу зараз горяченьких, да с медом, со сметаной! Тут снедай! Не суйся на кухню к бабам! Они хорошему не научат. От нас едино — страм! А ты хочь какой-никакой, а мужик! — несла его в кресло, спеленутого в верблюжье одеяло.

Он крутил головой, отнекивался, ругался, но Фроська, не обращая внимания, запихивала ему в рот блины, мед, молоко.

Она сидела у его постели до поздней ночи. Сама носила в туалет, умывала. И, взяв на руки, выносила во двор, подышать свежим воздухом через толстый шерстяной шарф.

— Ефросинья! Не вкладывай в меня силы и душу. Ты добрая, отзывчивая, чуткая. Я не стою тебя! Я не могу ответить взаимностью на твою заботу. Не старайся! — пытался отдалить, отпугнуть бабу.

Та слушала и не слышала ничего. Она вернее родни берегла его и ухаживала так, словно Егор доводился кровным, самым близким человеком на всей земле.

— Фрося! Я даже в тюрьме сидел! На Сахалине! На самом севере! Целых восемь лет! — вздумал окончательно отпугнуть Тундру.

Баба и впрямь отпрянула. Всплеснула руками.

— Песка ты мой горемычный! Что ж молчал так долго? Тебе морковный сок надо пить, да печеных яблоков всякий день давать, то-то гляжу — ни кровинки в лице! А с чего — не поняла! — засуетилась Тундра.

Егор был сбит с толку, что это случилось с Фроськой? Чего она прилепилась к нему со своими заботами?

Отдыхал он, когда Тундра уходила к своим азербайджанцам. Тогда в доме становилось тихо. Все двери закрывались на засовы, а окна ставнями. Никто не решался выйти даже во двор, когда за окнами сгущались сумерки.

Ни Тоня с Серафимой, ни Егор с Алешкой не чувствовали себя уверенно, когда Ефросинья была в отлучке.

Случалось, она отсутствовала неделю или две. Потом появлялась в дверях с полными корзинками фруктов, цветов, вина. Привозила шербет с орехами, орехи в меду и в шоколаде, орехи подсоленные, халву, пахлаву, какая во рту таяла, виноград, гранаты, яблоки и горы разных конфет, печенья, сдобы.

Разгрузившись, спешила угостить Егора. Никогда не забывала справиться о его здоровье. И снова опекала его целыми днями, будто не проводила время с другими мужиками, о каких не вспоминала. Они проходили мимо души, видимо, не нуждались в ее тепле и заботе.

Но однажды заметил Егор жгучую тоску в глазах бабы и спросил о причине.

— Пасха скоро! У нас в Солнцевке в каждой избе ее отмечают. Господен день! Все в церкву идут на всенощную. И я ходила с бабкой вместе. Теперь она одна мается.

— Навести! Съезди к ней! Обрадуй старую! — предложил Егор.

— А ты как без меня один останешься?

— Ничего, обойдусь! — обрадовался мужик.

И Фрося вскоре собралась. Она битком загрузила багажник такси и, садясь в машину, пообещала скоро вернуться обратно.

Тундра никогда не ездила по своей деревне в машине. Теперь же она с гордостью оглядывала кособокую улочку, обсаженные сиренью и черемухой дома.

Вон из ворот выглянула любопытная старуха. Ладонь над глазами козырьком держит. Ей так хочется узнать первой, кто же это в деревню прикатил с таким форсом на машине? Узнала… Засеменила к дому Фроськи. Захотела первая увидеть девку, услышать новости, авось гостинец даст городской, внучат можно будет порадовать.

Фроська на этот случай целую корзину пряников купила. У дома попросила таксиста просигналить погромче, дать знак бабке. Но та не поняла, не ждала, не вышла на крыльцо встретить внучку, не выглянула в окно. И Фроська, ухватив тяжеленные сумки, корзины, чемоданы, отпустила таксиста, вошла в дом.

— Бабуля! — крикнула с порога.

Но никто не отозвался на зов. Лишь какой-то слабый звук послышался с лежанки русской печки. Фроська заглянула.

Худое, изможденное лицо старухи еле различила в темноте.

— Бабуля! Ты чего там завалялась?