Кленовый лист

— Ничего! Советские генералы он Крым отобрали, на Балканы уже вышли! Такое творится, брат ... А гитлеровцы бесятся. Наши воины домой бегут.

И нетрудно было понять Лужинскому радость в этих словах инвалида. Такой же уверенный, жизнерадостный, глазами улыбается, а уста — как глыбы камней ворочают.

— Как же с протезом, так и не сделали вам еще? — поинтересовался гость.

Хозяин махнул рукой и приглушенно сообщил:

— Разве им теперь до них. Помните капитана пароходной компании, Карла Даниэля Пока? Расстреляли эсэсовцы...

Это действительно удивило и напугало Лужинского. Капитан Пока, исправный информатор полиции, злейший враг коммунистов, которым столько добра желала его сестра-врач.

— Какое-то недоразумение?

— Отказался вывезти на пароходе осужденных за дезертирство итальянских солдат. Их должны были по одному топить в океане. Офицеры и эсэсовцы пьяные, все как с ума посходили возле этих осужденных. А капитан сказал: не повезу людей на такое наказание ни за что! Повернулся и ушел с корабельного причала. Его настигла пуля. Сестру его, врача, знаете? Не смогла спасти, хотя и застала еще живого.

— Несчастная сестра! Как она?

— Сидит до сих пор. Будто ждет суда. Здесь такого произошло за это время. Так, говорите, девочка еще на острове?

— Да. И забрать ее оттуда в войну очень трудно. Дети сидят на острове, сами без всякой надежды.

Разговор завязался серьезный, внимание хозяина поощряло. Рассказывать о летчике Лужинский сначала не хотел — ведь он гитлеровский ас, каких здесь не столько боятся, сколько ненавидят. Но потом все же сказал, что Горн прибыл с острова в поисках средств для спасения детей.

Наступала тревожная ночь. В доме инвалида собралось более десятка французских патриотов, участников Сопротивления. Хозяин предупредил, что на собрании будут присутствовать гости — поляк и немец — друзья борцов «Свободная Франция».

— За этих людей ручаюсь совестью и жизнью, — заявил напоследок.

Гостей усадили за столом, чтобы всем было их видно. Некоторые улыбались к Лужинскому, узнав его еще с той первой встречи. Горн себе оглядывался, склонившись к поляку.

— Вы коммунисты? — спросил кто-то из группы.

— Да... Собственно, я коммунист, участник испанских событий, друг Каспара Луджино из Ниццы. А это мой друг, сын рурского шахтера, бывший летчик. Потерпел поражение и теперь... надежный боевой товарищ. На острове его те советские дети спасли и вылечили.

Все это своей простотой и таким неоспоримо истинным звучанием вызвало дружные аплодисменты. Люди почувствовали полное доверие коммуниста Лужинского к этому летчику немецкой армии, что волей правды человеческой стал их сообщником. Язык понимали не все. Приходилось переводить. Но все чувствовали, что этот поляк не первый раз говорит перед аудиторией, а это еще больше убеждало. Да и Лужинский почувствовал, что его слова не идут на ветер, они трогают слушателей за растревоженную мировыми событиями душу.

— Если говорить и о ваших неотложных делах, то... врача надо немедленно освободить из лап полицейских! Но у нас есть еще одно, может и значительно мельче, но неотложное дело. Нам очень нужно передать одну радиограмму в Советский Союз. Сложность этой задачи состоит в том, что все радиограммы перехватываются врагами. А сообщить мы должны о детях, о советских детях, которым угрожает опасность. Поэтому и просим помочь в этом сложном деле.

После минутной тишины сначала зашептал сосед соседу на ухо, второй, третий. И снова заговорили так, что разобрать уже что-то в этом мог только сосед. К Лужинскому пробился человек. Знакомое лицо, плотная фигура, летная форма.

— Лаверни? — обрадовался Лужинский. Двумя руками здоровался с летчиком. — Очень рад, что вы с нами, друг!

— Спасибо... А какое у вас сообщение? Нельзя передать его каким-то человеком?

— Нет, передавать человеком — это слишком долго и ненадежно. Надо по радио. Детям ежеминутно грозит опасность.

— Радио, конечно, лучше. Но все радио теперь под пристальным контролем. Наш военный радист изучал и русский язык. Кое-что интересное и нам пересказывает. На днях большой указ о награждениях снова передавали. О советских героях рассказывали.

— Как жаль, что о награждении партизан не оглашают, — сказал Лужинский.

— Группу летчиков снова наградили. А также о какой-то боевой группе «Кленовый лист» передавали. Мы все восхищались.

— «Кленовый лист»? — воскликнул Лужинский. — Подождите, друзья. А далеко тот ваш радист? «Кленовый лист» интересует и меня.

Радист был тоже на этом конспиративном собрании патриотов. Лужинский расспросил его, что именно передавали о «Кленовом листе». В тылу врага воюют... В рассказе об их героических поступках упоминались имена Виктор... Вадим... И женщина какая-то — Маруся.

— Маруся... Виктор... Вадим... «Кленовый лист»! — громко рассуждал Лужинский. — Какие могут быть сомнения!.. Товарищи, эти имена мне хорошо известны. Это выдающиеся бойцы народной мести!.. Для них... для них тоже нужно наше сообщение о тех советских детях. И особенно о судьбе девочки!..