Клеймо сводного брата (СИ)

— Я мечтал трахнуть тебя два года, ты вечно ерепенилась, а ему дала. Поэтому отвечай. Отвечай правду. Кончила?!

Глава 7.

Петя нажимал на меня все сильнее, пугал до жути. Я никогда не видела его таким. И что ответить тоже не знала. Его руки неожиданно сжимают до боли шею, заставляют задыхаться, и в голову невольно закрадывается мысль, что Герман несмотря ни на что не причинил мне боли.

Только удовольствие. Именно это и собираюсь сказать, проорать ему в лицо, как вдруг ушей касается оглушительный звук разбитого стекла. Перед лицом возникают пальцы, украшенные рисунком черепов, после чего Петю просто выволакивают из машины через стекло.

— Герман, — кричу, не веря своим глазам, невольно прижимая руки к сдавленной недавно шее.

Вылезаю из машины и вскрикиваю. Никогда. Никогда не видела, чтобы Герман так дрался. Избивал. Как животное. Настоящий зверь. Он просто всаживает кулак в лицо Пети, сминая нос с треском.

Раздается жуткий вопль и меня начинает трясти.

— Герман, прекрати! Перестань, прошу тебя! — кричу я, но его как будто подменили. Куда делся такой деликатный парень. Куда пропал мой брат? Что это за человек. Почему он ведет себя как дикарь?! – Герман!

Если я что-то не сделаю, он убьет Петю, и тогда его срок, который он должен отсидеть, увеличится в несколько раз.

Делаю шаг, второй, почти прыгаю ему на огромную спину, но он не замечает меня, отталкивает с такой силой, что я врезаюсь в машину, вскрикиваю от боли в плече.

— Соня, Соня, — наконец подбегает он ко мне, хватает за плечи, снова неосознанно делает больно. Отталкиваю его и кричу в лицо:

— Кто ты?! Кто ты, черт возьми?

— Я Герман. Я твой Герман.

— Нет, — качаю головой, бросаю взгляд на окровавленное лицо Пети. Он даже ничего сделать не успел. – Ты не мой Герман. Ты чудовище.

— Соня, — хочет он обнять он ладонями мое лицо, мажет кровью. А меня тошнит. От всего уже тошнит.

— Убери руки и убирайся. Из города уезжай. Я заявление на тебя накатала.

На этих словах он замирает, делает шаг назад.

— Изнасилование?

— Еще бы минута и было бы и убийство. Отец Пети не простит тебе его лица, а Владимир не заступится. Ты же знаешь.

— Знаю. Только вот не думал, что и ты… — от его рычания кровь стынет, но его обида злит еще сильнее.

— Герман. Ты изнасиловал меня! — напоминаю, тычу пальцем в стальную грудь, на что он берет мой кулак в свой огромный и шипит:

— Ты текла. Мокрая вся была. Кончила дважды. Изнасилование, это когда….

— Тебя принуждают к сексу с тем, кого ты не хотела, а я не…

— Ты хотела меня! Ты отдалась мне, а Петю своего два года динамила!

— Я думала, что уже замужем и должна сделать это. Для меня это был Петя.

Если бы…

Он замолкает, шумно выдыхает воздух.

— Уходи, Герман. Ты достаточно натворил дел. Не приближайся ко мне, не ищи встреч, не спасай.

— Ты сама не веришь в то, что говоришь.

— Верю. Я не хочу тебя видеть, — шепчу и вижу, как его взгляд меняется, как он буквально на глазах наливается кровью, как руки-грабли тянутся ко мне, марают волосы кровью, вынуждают не дергаться. Губы в губы. Дыхание обжигает, а сердце галопом скачет.

— Я не подойду к тебе, обещаю. Ты сама ко мне вернешься, потому что не сможешь забыть, как я долбил тебя членом, потому что ты моя. Была и будешь.

Каждое слово как лезвие по коже, что он сжимает руками, каждый поцелуй как цунами. И он выворачивает мою душу наизнанку своими губами и языком, а я, не понимая, почему, жмусь к нему все крепче.

Пока вдалеке не слышны звуки сирен.

— Соня, — слышу шепот на ухо, а когда открываю глаза, вижу, что его больше нет. И никого нет. Только закатное солнце красит верхушки домов алым цветом.

Скорая помощь. Полиция. Крик отца. Стенания матери и сводки новостей, где в очередной раз сообщается, что Герман Демидов еще не найден.

И меня током бьет каждый раз, когда его имя слышу. Все думаю, думаю, как дальше-то жить.

Учиться надо ехать, а мне даже вставать с кровати не хочется.

«Хотела», кричал он мне, а все думаю, а может и правда хотела. Почему даже не воспротивилась, почему не сказала ничего. Там ведь пожар был. Люди умирали. А я умирала от опытных касаний, от силы давления языка, от рванного, хриплого шепота.

Через неделю комнату вдруг озаряет яркий свет, и я разлепляю веки и вижу маму. Недовольна. Зла. Практически уничтожена. Отец в долгах, и она уже наверняка думает, как бы найти нового мужа. Лично я помню двух папочек.

— Хоть бы навестила Петра. Он до сих пор в больнице.

— Сомневаюсь, что наш брак возможен.

— А почему бы и нет? Не будете же вы разводиться. Все забудется.

— Мама, — поднимаюсь тяжело, придерживая голову, что готова отвалиться от боли. – Сомневаюсь, что брак с ним поможет тебе оставаться богатой. А меня в той семье будут презирать. Тебе меня не жалко?

Мама всегда такая радушная меняется в лице.

— Ну знаешь, Сонечка. А почему я должна тебя жалеть? Я жизнь положила на то, чтобы у тебя все было, пора бы и тебе поработать. Пиздой, раз мозгов нет. Собирайся. Мы едем в больницу. И попробуй только еще раз сказать про развод.