Клеймо сводного брата (СИ)

— Всегда, всегда мечтал о том, как буду тебя трахать, заставлять принимать мой член. В киску, в жопу, в горло. Сегодня ты все сделаешь. Все сделаешь для меня, как должна была для своего мужа. Сегодня я буду тебя трахать, чтобы ты всегда меня помнила.

— Перестань, перестань, — шепчу я, потому что кричать уже нет сил, только хрипеть, пока он закидывает мои ноги себе на плечи, скользит головкой по половым губам и входит еще глубже. Еще резче. Уничтожает меня изнутри. Рвет на части душу.

И уже все возбуждение сходит на нет. И уже желание испаряется. Остается только жажда выцарапать ему глаза, что так глубоко в душу проникли. Вынули ее еще в юности и выбросили. Я так мечтала, что он обратит на меня свое внимание.

Обратил. Мало не покажется. Осторожнее со своими желаниями, и теперь они сбываются членом внутри меня. Терзающим, входящим с размаху. Выбивающим дух.

И руки его грудь так ласкают. Господи, не надо. Не надо так сжимать соски, облизывать, тянуть на себя. Не надо. Боже, сделай так еще раз….

Нет, нет… Не делай.

Хочется снова кричать, но воздуха не остается, только странное скручивающее внутренности напряжение.

Нет, нет, так не должно быть. Меня должно тошнит, ведь меня насилуют.

И я ошеломленно смотрю на Германа. Так не бывает. Я не могу хотеть того, кто грубо трахает меня на собственной свадьбе, кто порвал мне платье, кто сломал мне жизнь. Не могу ведь?

— Перестать! Это неправильно, — руками хочу оттолкнуть его, но они все еще связаны. А его руки продолжают терзать мою грудь, пока член вколачивает меня в твердую поверхность стола.

— Правильно, неправильно, ты сейчас кончишь и больше не сможешь думать. Ни о ком кроме меня, — скалится он, хватает меня за подбородок, другой рукой за волосы и просовывает язык в рот, а живой поршень внутри влагалища начинает работать на какой-то запредельной скорости, сносить ветром все мысли, оставляя только ощущения. Греха. Грязи. Падения в пропасть. Экстаза.

Что это, Господи? Оргазм уже был. Но теперь он совершенно другой, словно стрела, пронзившая тело насквозь.

И я выгибаюсь, уже сама отчаянно отвечаю на поцелуй, толкаюсь телом в тело с мольбой внутри себя, чтобы это не кончалось, чтобы это продолжалось бесконечно, чтобы его разбухший член внутри меня никогда не покидал глубин.

А только долбил и долбил концом матку, пока вдруг не остановился, вышел мгновенно и залил все тело брызгами спермы. Облил ими губы.

— Я тебя заберу. Мы уедем, поженимся. Ты родишь мне ребенка. Похуй на всех, — шепчет он хрипло. Он просто сумасшедший. Я хочу сказать, как его ненавижу, как не могу даже видеть его после такого ужасного поступка, как вдруг наши тела ослепляет свет.

Оглушает скрип двери.

Я поворачиваю голову и сглатываю, натыкаюсь на пораженный взгляд приемного отца, жениха и тестя. Матери.

Как на площади голая чувствую себя, как распятая на кресте.

Германа тут же с ревом стаскивают и тело прикрывают пиджаком. Петя бьет его по лицу, но тот только скалится, поправляя штаны.

— Моя она теперь, – утверждает, правду говорит. И всегда была.

— Хрена с два! — ревет Петя не своим голосом, весь в саже, кидается на Германа, пока меня отвязывают и прижимают к женской груди. Поруганную. Оскверненную. К собственному стыду удовлетворенную.

— А что тебя больше злит? Что я ее трахнул? Или что ей понравилось? - издевается.

— Заткнись, урод! Ты сгниешь в тюрьме! Я позабочусь об этом! - орет.

Германа выволакивают из большой кладовой, где до сих пор отчетливо пахнет его семенем и моими соками. Только перед уходом он кидает последний взгляд на меня. Жесткий. Грозный. Требующий подчинения.

Он уверен, что теперь я должна быть с ним, а мне хочется засунуть голову в песок, только чтобы не чувствовать на себе столько жалостливых взглядов.

Его отвозят в полицию, меня в больницу. Осматривают и, конечно, не находят никаких разрывов. Принуждение было, изнасилования не было. И как мне сказать, что сначала я считала его Петей. Кто мне поверит? Кто поверит, что я не хотела этого? Родители. Они обязательно меня поддержат.

И одна только мысль не дает мне покоя, что все произошедшее, все алчное совокупление я прокручиваю в голове снова и снова. Снова и снова выгибаюсь от толчков того, кого забывала три года.

Глава 6.

— София, — слышу тихий голос матери и оборачиваюсь, сидя на кушетке в одной сорочке. – Как ты, милая?

Она разговаривает правильно, тихо, как и должна разговаривать мать с изнасилованной дочерью, только почему мне хочется рыдать в голос и просить прощения. У всех. За то, что подвела. Не оправдала. Дала Герману еще в юности пользоваться собой.

— Нормально, - отвечаю глухо, смотрю в глаза. Они никогда не светились любовью. Они всегда требовали подчинения. Все требовали. И только одному я покорялась добровольно. Что же я наделала. Чем все это обернется.

— Владимир рвет и мечет. Я еле уговорила его не убивать Германа. Даже не могу поверить, что он так поступил. Может быть… ты сама его спровоцировала?

— Что? – не могу поверить, что в ее голову даже закралась такая мысль. – Нет. Нет, конечно. Я люблю Петю. Больше жизни! Любила…