Клеймо сводного брата (СИ)

— Господи! – закрываю я лицо руками. –Как же стыдно. Прости.

— Успокойся, — хрипит он сипло. – Это просто сквирт. Пахнет хорошо.

— Так быстро молоко пошло, — радостно, но с легкой грустью смотрю я на Германа. Хотелось бы еще такого массажа. Он хмыкает.

— Просто ты хотела этого. Психологически очень хотела кормить сына. Вот и получилось.

— Благодаря тебе.

— Я лишь дал нужный толчок, — вытирает он о штаны влажные руки и поправляется. – Хочешь, иди прими у меня душ, чтобы привести себя в порядок.

И я понимаю, что должна его отблагодарить. Хочу сказать ему спасибо. Но как, пока не знаю. Или знаю?

— Соня?

— Я должна сказать тебе спасибо, — еле сажусь на кушетку, чувствуя, как из сосков течет молоко.

Вижу, как жадно Герман на это смотрит, как его член даже не намерен опускаться под тканью.

— Я твой брат. Кто еще поможет тебе?

— Давай теперь я помогу тебе, — медленно, с опаской тяну руку и кончиками пальцев касаюсь твердыни в штанах. Она тут же дергается, а Герман поднимает к себе мой подбородок. Откажет? Скажет, что это неприлично?

Но я так хочу немного продолжить нашу процедуру, потому что стоит мне выйти за эту дверь, все закончится. Волшебство момента рассеется.

— Я не откажусь от помощи родного человека, — рукой отводит он штанину, и я ахаю, когда в мои руки попадает донельзя напряженный орган. Дергается, как ветка.

— Он такой большой… Напряженный. Словно сейчас лопнет, — шепчу я, невольно облизывая губы, смотря на то, как вены на глазах вздуваются, а головка темнеет. Потом поднимаю взгляд. – Что мне сделать? Как помочь?

— Массаж был бы кстати.

— Я не умею.

— Садись на колени, я научу.

Глава 35.

Что я делаю? Что я, блять, делаю? Стою в спальне, что занимал много лет, и давлю на плечо матери своего ребёнка, чтобы научить делать мне приятно. Как будто она не умеет. Как будто я не направлял ее руку, не спускал ей в рот.

Нужно просто все рассказать. Найти врача, дать возможность вспомнить.

А я только наслаждаюсь новым этапом в наших отношениях. Все сначала. Без насилия. Без моей одержимости, что сжигала все двенадцать месяцев в тюрьме.

Мы снова на той стадии, что были полтора года назад, когда она вышла замуж. Я сам ее отдал, потому что боялся жить без денег. Больше опасаться нечего. Осталось привязать ее к себе настолько, чтобы она готова была на развод. На отношения со мной. Даже на рай в шалаше.

И тест на отцовство готовится, но мне уже плевать, что там будет. Потому что Соню я отпустить не смогу. Никому не позволю трогать ее грудь, сосать соски, целовать губы. Она мне принадлежит. С того самого момента, как я ее увидел.

Она такая чистая, сладкая, что хочется целовать ее до потери пульса. Слышать стоны и вбиваться в розовое отверстие, что так ко мне тянулось. Открывалось для моего конца вратами рая.

Мне ничего не стоило проткнуть ее. Соня была готова. Я и сейчас готов так, что горят яйца. Но гораздо приятнее учить ее заново. Заново. Кирпичик за кирпичиком созидать нашу любовь.

Соня смотрит прямиком в центр налитого кровью члена. Он влажной, темнеющей головкой направлен прямо ей в губы. Губы, что сводят с ума полнотой и тем, как она языком чертит по нему мокрую дорожку. А зачем затаиваю дыхание, когда кончики изящных, полупрозрачных пальцев касаются ствола, обводят по кругу головку и тянутся вдоль налитых, как молнии на небе, вен.

— О, черт, — выдаёт она сипло, когда я с шумом втягиваю воздух и упираю руки в кушетку, чтобы не сорваться. Не взбеситься. Не натянуть её алые от постоянного кусания губки на свой толстый хер, заставить захлёбываться слюной, а через пару фрикций моей спермой.

— Теперь оближи пальцы и по стволу рукой проведи, — учу я, и Соня с энтузиазмом кивает. Засовывает пальчики в рот, а у меня сводит челюсть от того, с какой радостью она это проделывает. Как обильно смачивает пальцы, как накрывает мое естество.

Ведьма. Я еще в юности понял, что она ведьма. Та, кем страшат цыганских мальчишек, каким я давным-давно перестал быть.

И говорю ей, что делать еще минуту, просто подыхая от того, как в комнате становится душно, в теле крутится вихрь эмоций и чувств. Дышать нечем, а эта экзекуция лучшее, что я испытывал в своей жизни.

Потому что никакого давления на ее благочестие. Моральных рамок. Только она, мой член и благодарность, с которой она все чаще его гладит. Соня сама. Я ведь не попрошайничал. Сделал все, как обещал. Хотя одному дьяволу известно, каких усилий и терпения мне это стоило. И Соня своим лихорадочным возбуждением не помогала, скорее душила. А теперь она душит моего змея. Часто, неровно дышит и словно в рот вобрать хочет, так сильно прикусывает губы.

— Я все правильно делаю? — спрашивает Соня и вдруг касается яиц, так нежно и трепетно, что меня почти в пропасть толкает. Земля уносится из-под ног. Стремительно. Безвозвратно. А вместе с ней зачатки сознательности. И сиськи ее сосками вперед торчат, молоко источают.