Клеймо. Листопад. Мельница

Раньше Халиль Хильми-эфенди тоже придерживался такого мнения, хотя никогда ничего не говорил Ахмеду, опасаясь, как бы его слова не дошли до инженера. Теперь же точка зрения каймакама резко переменилась: по его глубочайшему убеждению, основанному на некоторых безошибочных признаках и наблюдениях, бедняга Дели Кязым был ни в чем не повинен, а все зло исходило от этого лицемера-коротышки. Одна только видимость, что он таскается тенью за Дели Кязымом, в действительности же все обстоит наоборот: именно эта гнида, учителишка Ахмед Масум толкает простодушного инженера на безрассудные, а то и сомнительные поступки. Все обманчиво в этом человеке, даже имя его — Масум, означающее «невинность». Глаза полузакрыты, робкий взгляд всегда опущен долу, губы по-детски вздрагивают, будто от застенчивости и смущения. О, чтобы понять этого человека, чтобы поймать истинное выражение его взгляда, чтобы увидеть, как хищно раздуваются его ноздри и в змеиной улыбке кривятся губы, надо долго выжидать!..

У каймакама даже в глазах потемнело, когда он увидел входивших в комнату инженера и учителя. По всей вероятности, мюдеррис Хаджи Фикри-эфенди и Дели Кязым встретились в тот день впервые, хотя, без сомнения, эти два идейных противника издавна следили друг за другом… И сейчас, оглянуться не успеешь, как Дели Кязым понесет всякую чушь, а Хаджи Фикри-эфенди возмутится и ответит с присущей ему резкостью, после чего страсти в служебном кабинете накалятся до предела, и начнется содом…

В самом деле, не прошло и двух минут, как Дели Кязым начал смеяться, отчаянно жестикулировать и болтать разную чепуху:

— Нет, вы только послушайте, что люди мелют. Землетрясение было пустяковое, а по этому поводу уже пошли разговоры: «Ах, эфенди, что с нами будет?! Нравственные устои рушатся, женщины лиц не прячут, в школах вместо священных гимнов учеников заставляют петь марши! Вот аллах и ниспослал на город кару, тряхнул его как следует!..» Допустим, все это так, но где же тогда справедливость? Если существуют виновные, пусть аллах их и наказывает. Зачем же карать весь город?

Разве это соответствует божественному понятию о справедливости?

Халиль Хильми-эфенди насторожился и посмотрел на Хаджи Фикри-эфенди. Мюдеррис поправил на носу очки, взял из лежащей на коленях табакерки щепоть нюхательного табаку и только тогда произнес:

— Напрасно изволите волноваться, бей-эфенди… Хвала аллаху, большой беды не произошло. Ранены только гости Омер-бея…

Гости Омер-бея!.. Так вот куда метит духовный наставник. Каймакам сразу заохал, завозился, желая во что бы то ни стало прекратить опасный разговор.

— Вот доктор говорит, что ничего вроде бы нет, а я думаю, коленная чашка треснула. Иначе с чего бы ей так болеть?..

Перед столь явными человеческими страданиями обе стороны забыли о предмете своего спора, и Дели Кязым и мюдеррис в один голос стали успокаивать Халиля Хильми-эфенди:

— Положитесь на господа бога, бей-эфенди…

— Даст бог, все пройдет…

— Не волнуйтесь…

IX ВОПРОС ДЕЛИКАТНОГО СВОЙСТВА

Вот и вечер. Базар кончился. Вереницы ослов и мулов давно шагают по горным дорогам. Площадь опустела…

Хаджи Хафыз заунывным голосом, в котором сосредоточилась, кажется, вся людская тоска, выкрикивает эзан — призыв к вечерней молитве. Женщины кличут детей. Ребятишки хором распевают шуточную песню:

Городским — домой бежать,
Деревенским — в деревню шагать,
А у кого ни кола ни двора,
Тому хороша и крысиная нора.

Через площадь спешат запоздалые пешеходы.

В большой мечети при землетрясении всего лишь осыпалась кое-где штукатурка, но в народе ходили упорные толки, будто макушка минарета покривилась. По этой причине призыв к полуденному и послеобеденному намазу мулла выкрикивал не с минарета, а забравшись на мусалла-таши. Потом на старика напало беспокойство: ему стало казаться, что он допустил непозволительную вольность. И успокоился Хаджи Хафыз лишь вечером, когда, по издавна заведенному обычаю, поднялся на минарет — пусть аллах не говорит, что в этот день там никто не побывал!.. Семидесятилетний мулла выкрикивал эзан с минарета, и, внимая его призыву, народ верил, что землетрясения больше не будет. Жизнь вошла в свое русло, и о событиях вчерашнего вечера напоминали только телеграммы, разосланные в разные стороны…

Каймакам наконец остался один. Тело Халиля Хильми-эфенди ныло, будто после хорошей бани, в голове гудело, глаза слипались. Он начал клевать носом еще за ужином, когда ел куриный бульон, присланный из дома председателя городской управы. Теперь же Халиль Хильми-эфенди готовился отойти ко сну и уже предвкушал, как сразу уснет и во сне ему явится девушка-болгарка, и как она осмелеет, очутившись с ним наедине, и закружится по комнате, тихонько позванивая своими колокольчиками…

Но не тут-то было! Едва он кончил есть бульон, как появился председатель городской управы собственной персоной. В руках у председателя была большущая срочная телеграмма из округа!..