Клеарх и Гераклея

— Дело, Клеарх, не в войсках, а в Тирибазе, — ответил Митрадат. Тирибаз очень любит пирог с глухарями. Такой пирог с глухарями Дарий как-то послал деду его, Виване. Вивана отломил кусок и бросил любимой собаке, та поела и сдохла. Вивана задумался и сказал: «Если я съем пирог, то умру, а если не съем, то ослушаюсь царя и утрачу честь. Разве смерть не лучше позора?» И съел.

Митрадат помолчал и прибавил:

— Оронт, царский зять, и Тиссаферн, оба враги Тирибаза, пропустили через свои земли шесть тысяч греческих наемников в надежде: либо они разорят Армению, либо Тирибаз возмутится. И в Армении царь ничего не смог бы с ним поделать. Эти старые персы — они всегда, унижаются перед царем, и сквозь унижение их проглядывает больше тщеславия, чем сквозь дыры плаща Антисфена.

Тирибаз не слышал этого разговора, а только увидел — Tax выскочил из дворца с безумными глазами, Клеарх и Митрадат перехватили его. Юноши заспорили; Tax побежал к конникам, Митрадат — во дворец, а Клеарх вышел на площадь, влез на возвышение и стал говорить.

Тирибаз смотрел сверху. Клеарх говорил долго, выпростал руки из-под плаща и взмахивал ими, словно бросал зерно. Наемники кричали сначала, как голодные гуси, потом как гуси сытые.

Тирибаз обернулся — рядом с ним стоял Митрадат.

— Что он говорит? — спросил перс.

Но в переводе на персидский за посеребренной решеткой дворца речь звучала совсем не так, как на площади.

— Говорит, что подобает сначала разбивать главного противника, и если разбить Эвагора, то Эфес сдастся сам. Говорит, что царское недоверие Тирибазу — вздор, ведь сражаться царь велит с тем самым Эвагором, которому помогал враг Тирибаза Струф. И, стало быть, это Тирибазу величайший знак, а Струф теперь прах и пыль в царских глазах. Еще говорит о святилище Афродиты на Кипре, где жрицы бесплатные… О тирании Эвагора. Эфес не дадут грабить, а Кипр дадут…

Просит для удобства счета: кто хочет воевать против тирана, пусть стоит, как стоял, а кто хочет воевать, против свободного народа, пусть станет на одно колено.

Тирибаз посмотрел вниз, на толпу: охотников становиться на колени не нашлось.

— Хуже, чем скотина! — сказал он. — Даже скотину не убедишь, что камни — это сено. Удивительные, однако, у греков обычаи. Колдун он, что ли, твой приятель?

— Отчасти, — отвечал Митрадат. — Но колдовству этому обучают за деньги люди, называемые риторами. И уметь говорить с народом у греков считается обязательным, как у нас — молиться. Спартанец Лисандр, когда замыслил переворот с целью овладеть всей Грецией, первым делом обратился к ритору, Клеону Галикарнасскому, и тот сочинил для него речь, которую потом нашли в пожитках покойника.

— Это, верно, клевета?! — поразился перс.

— Тем показательней, — возразил Митрадат. — Ведь если бы тебя хотели выставить мятежником, то, согласись, никто не представил бы царю речи, обращенной к народу, а представил бы тайное письмо, вроде этого, — и тут Митрадат вынул из складок одежды пергамент. Это было письмо, от царского зятя, Оронта, давнего врага Тирибаза, к одному из командиров, Дадухии, в нем Оронт спрашивал в числе прочего, нельзя ли надоумить на скандал греческих наемников.

Митрадат ушел, а наместник долго стоял, закрыв глаза. «Как будто Оронт или Митрадат, или царь может причинить мне зло, — думал он. — Как будто кто-нибудь, кроме меня самого, может причинить моей душе зло!»

Наконец он открыл глаза и увидел, что в забытьи разорвал длинный белый пояс, который поклонники Ахура-Мазды носят с совершеннолетия и концами которого машут каждый раз, когда хотят прогнать злых духов.

На площади воины успокоились, выдали зачинщиков мятежа и уже несли откуда-то свежие розги; конники Таха все так же глядели на греков.

Тем же вечером Клеарх и Tax отправились поговорить с Дадухией. По возвращении Клеарх сказал командирам, что Дадухия в походе участвовать не будет, так как помер от какой-то порчи, a Tax уткнул глаза в пол и покраснел, как девушка, так как Ахура-Мазда запрещал персам лгать.

* * *

Клеарх и внук Тирибаза Tax высадились на острове в середине лета, в месяце гармападе; и на третий же день было сражение. С обеих сторон дрались греческие наемники: одни дрались за свободу Ионии, другие — против тирана Эвагора. Что же до армянских конников, товарищей Таха, в войлочных шапках и с тростниковыми луками, — эти дрались с вишапами.

Все, однако, кончилось ничем: войска развернуло, как гигантский жернов, правое крыло персов опрокинуло левое крыло Эвагора, а правое крыло Эвагора стало на место левого крыла персов.

Tax, по общему мнению, дрался лучше всех; его стащили с коня веревкой с петлею, он отбился, но коня увели.

Вечером Клеарх явился к Таху в багряный шатер с серебряными колышками. Возле шатра копошились двое рабов, копая канавку для отвода воды. Клеарх вошел; Tax лежал на ложе, завернувшись с головой в покрывало с золотыми кистями и плакал. Клеарх стал его утешать по-персидски и говорить, что Диотим (командир Эвагора) не получил преимущества.

— Конь мой, — ответил Tax, перевертываясь, — у Диотима. Золотистый, и белые кольца на ногах.