Клавесинщица

В своих подругах он постоянно отмечал черты, каких у его будущей жены точно быть не должно. С каждым годом список ожиданий рос, но идеальная женщина в его серых глазах так ни разу и не отразилась. Любовницы менялись по списку, он уже и на второй круг уходил, выбирая получше из тех, что уже были. Личное не складывалось.

Не складывалось и у Ленуси. Что-то вот не шла карта и хоть ты тресни. Училась, работала, училась, да и впала в заумь, в тот интеллигентный бабский мирок, из которого приличные дамочки уже не возвращаются.

Уютное бытование посередь кубышечек и тарелочек, салфеточек и заколочек, кружечек и чайничков путалось в ногах комканой простынёй, душившей её мечты долгими ночными страданиями про принца на коне бледном. Молодость уходила, вздохи рвали грудь, гулким эхом разносясь в пустоте жизни, поверить в самообман «живу для себя» никому из них как-то не удавалось.

Советский соловей дверного звонка зачирикал «чив-чив-чив», грубо перебив переливчатую до-минорную сонату Верачини. Скрипка в ней задыхалась завистью к самой себе, чуя в Снитковском господина всех её дней отсель и до конца времен.

– Как всегда, блин, – досадливо буркнула Ленуся, подходя открывать.

За дверью сиял Валерка, улыбаясь застенчиво, но лукаво.

Заранее сдав ему адрес, коды ворот и парадной, Леночке не пришлось идти в арку открывать, но приход помогальщика был внезапным.

– Как вы рано, Валерий! – высоко забрав в деланой мелодичности, Ленуся перестаралась в игре голосом.

– А что, не ждали? – парень поднял голову, снимая обутки, он скрючился в прихожей, неловко теснясь возле двери.

– Да где ж не ждали! Глаза проглядели, пока дожидались. Идёмте, идёмте, уже всё готово.

– А что же готово?

– А встречать вас с работы готовы.

Начался привычный ритуал «не хочу-не хочу-но буду», Валеру настойчиво сажали за стол, но тот рвался на подвиги: «ой, да тут дел на пять минут», «ой, да я пойду», «а что тут у вас такое»…

Ленуся бодро набросала на стол всего, что бог послал, но с хозяйствованием не торопила: покамест мужичонка колупался с водяным фильтром, она смотрела на ноги, плечи, гуляющие под футболкой мышцы, и внутренне решалась совершить то, чего так давно хотела.

Наконец, возня в кухонном хламовничке была закончена, умытый и причёсанный Валера воссел за стол, радуясь приготовленному домашнему да тому, что споро законченные труды не превратились в тягомотину.

На столе покоилось какое-то косенькое рагу, эдакие бутербродцы, и странное из фасоли, напоминающее сведущему человеку лобио.

Готовка всегда была для Ленуси каторгой: бабуленька, вечно шпынявшая вдоль и поперёк, не отдала ей даровитости стряпать вкусно и из всякого, от матери и ждать ничего не пришлось: та всегда была на работе, и часы, отсчитывающие время до её прихода, громко тикали всё Ленусино дошираково детство.

Пробуя странную снедь, Валера радостно улыбался, благо, что в столовке на верфях кормили ещё гаже. Заглядываясь на свою хозяюшку, он видел в ней какое-то странное настроение: она словно что-то искала взглядом, какую-то мелочь, случайно потерянную на привычном месте, но беспокойство он списывал на стеснение и неловкость.

В глазах Ленуси и правда плескалось какое-то недоумение, потеря с ней приключилась: она как-то раз, чуть было замуж не вышла в своей консерватории, да вот только музыкантик-то её слинял с заезжим дирижёром, примостившись к его гаремному оркестру четвертым слева в третьем ряду. Не сказать бы, что горевала тогда очень, но удивилась внезапно свалившемуся одиночеству, которое как-то сразу налипло на неё, словно скучный запах давно надоевших духов.

Теперь вот, сидя на кухне со скучным рабочим, Ленуся мялась и маялась, пытаясь угадать, останется ли этот парнишка при ней по доброй воле. Валерка признаков романтических настроений не подавал.

Болтая про трудности холостого хозяйствования для женщины, один только раз он скользнул взглядом по грудям, обшаривая едва видные под кофточкой мягкие сиськи. Ленуся заметила, это гадливое чувство всегда было ей противно, мешковатая и неладная, до отвращения стеснялась себя с самого детства, так и не посумев почувствовать себя красивой, стыдясь всего женского.

В музыкальном училище, когда золотыми волосами сияла на занятии, её педагог Чернышко, мерзкий старик с плешивой сединой на макушке, по слухам, практиковавший уринотерапию, много сотен раз делал это с ней снова и снова: по-паучьи долго двигая своим суставчатым скелетом, он, перешагивая через банкетку, и садясь за фортепиано, заглядывал к ней в декольте, свысока косясь на барышню, принуждённую, краснея, смотреть на инструмент.

«Кварта-квинта, кварта-квинта! Что тут непонятного!» – загнусавило воспоминание его голосом и Леночка досадливо поморщилась.

Валерка, болтавший всякую ерунду, заметив, тут же встрепенулся: он как раз рассказывал про то как чуть было не стал мастером на участке, но отказался.

– А что? Ты думаешь, я бы не смог? Да знаешь сколько я умею всего, как меня на работе уважают!

– Да нет-нет, смог бы, конечно, уверена, что смог. Просто вспомнилось.

– Что? – как-то приставуче допытывался Валера.