Читаем Классное чтение: от горухщи до Гоголя полностью

«Кстати, что такое Репетилов? в нем 2, 3, 10 характеров. Зачем делать его гадким? довольно, что он ветрен и глуп с таким простодушием; довольно, чтоб он признавался поминутно в своей глупости, а не в мерзостях», – защищал Пушкин героя от автора (А. А. Бестужеву, конец января 1825 г.). Действительно, образ Репетилова, который в значительной степени определяет четвертое действие пьесы, вовсе не сводится ни к глупости ни тем более к гадости. Кроме замеченного Пушкиным простодушия, в герое есть и неудачный карьеризм («Женился наконец на дочери его, / Приданого взял – шиш, по службе – ничего. / Тесть немец, а что проку? – д. 4, явл.

5), и «уничиженье», смирение перед умными людьми (всех членов своего кружка он оценивает выше, чем себя), и бескорыстный энтузиазм, увлеченность передовыми идеями (хотя эти идеи он понимает поверхностно), и «сердце доброе».

Репетилов – единственный, кто не сразу поверил в сумасшествие Чацкого: «Какая чепуха!… Вранье… Химеры». Но даже подчинившись общему мнению, оправдывая тем самым этимологию своей французской фамилии («Мсьё Репетилов, что вы! / Да как вы! Можно ль против всех!»), Репетилов не злорадствует, как другие, а сочувствует Чацкому: «Ах! Чацкий! бедный! вот! / Что наш высокий ум! и тысяча забот! / Скажите, из чего на свете мы хлопочем!» (д. 4, явл. 8).

Сцена отъезда обескураженного и растерянного Репетилова словно репетирует скорое бегство Чацкого: «Куда теперь направить путь? / А дело уж идет к рассвету. / Поди, сажай меня в карету, / Вези куда-нибудь» (д. 4, явл. 9).

Репетилов – один из первых в русской литературе персонажей-двойников главного героя. Потом к этому приему будут прибегать Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Чехов. Однако Репетилов по отношению к Чацкому не злая пародия, а простодушное поддразнивание.

Лиза тоже не просто верная служанка, выполняющая поручения барыни, спасающая ее в трудные минуты. Она красива, остроумна, в некоторых сценах воспринимается как подруга и даже соперница Софьи. В то же время она хорошо понимает свое истинное положение, старается уклониться от конфликтов в фамусовском доме и мечтает о своем скромном счастье: «Ах! от господ подалей; / У них беды себе на всякий час готовь,/ Минуй нас пуще всех печалей / И барский гнев, и барская любовь» (д. 1, явл. 2); «Ну! люди в здешней стороне! / Она к нему, а он ко мне, / А я… одна лишь я любви до смерти трушу. – / А как не полюбить буфетчика Петрушу!» (д. 2, явл. 4).

Еще сложнее портреты отца Софьи и ее избранника.

Павел Афанасьевич Фамусов (от лат. fama – молва или famouse – известный) далеко не исчерпывается своей фамилией. Таковы вообще особенности второстепенных персонажей в грибоедовской комедии. Давая им, в соответствии с классицистской традицией карикатурно-однозначные фамилии-клички, Грибоедов наделяет их противоречивым психологическим обликом, превращает карикатуры в портреты. Фамусов, конечно, боится молвы и весьма словоохотлив. Но он и барин, помещик, старающийся вести в Москве патриархальный образ жизни: давать балы, отдавать приказы, угрожать слугам. Он – чиновник, который формально относится к своим обязанностям («Обычай мой такой: / Подписано, так с плеч долой» – д. 1, явл. 4) и то же время использует службу в личных целях («Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, / Ну как не порадеть родному человечку!…» – д. 2, явл. 5). Однако одновременно он представлен и любящим отцом, который ищет для своей дочери выгодную партию, и пожилым ловеласом, который не прочь полюбезничать со служанкой, и консерватором-наставником, дающим Чацкому уроки чинопочитания.

Любопытно, что поэт А. А. Фет, перечитывая комедию, отождествлял себя именно с Фамусовым: «Купил себе «Горе от ума» и схожу с ума от этой прелести. Новей и современней вещи я не знаю. Я сам – Фамусов и горжусь этим» (Фет – С. В. Энгельгардт, 20 января 1876 г.).

Аналогично обстоит дело с Молчалиным. Его робкое безмолвие («При батюшке три года служит, / Тот часто без толку сердит, / А он безмолвием его обезоружит»; «Молчит, когда его бранят!» – д. 3, явл. 1) оборачивается то лицемерием и игрой во влюбленного в отношениях с Софьей, то презрительной откровенностью и наглостью в общении со служанкой (только Лизе Алексей Степаныч решается рассказать о завещании отца – д. 4, явл. 12), то снисходительной поучительностью в диалоге с Чацким («Нет-с, свой талант у всех… – У вас? / – Два-с: / Умеренность и аккуратность» – д. 3, явл. 3), то низостью и трусостью в финале пьесы.

Молчалин – грибоедовский хамелеон, который с легкостью меняет маски и заставляет каждого человека увидеть в нем тот образ, который этому человеку нужен. Но он в значительной степени вынужден к такому поведению обстоятельствами.

Чацкий приезжает в Москву как в родной дом. Его здесь все знают, старуха Хлестова «за уши его дирала, только мало», и он насмешничает над старыми знакомыми.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология