Классициум

Так, Польшу проехали в обстановке крайней нервозности. Данин сначала просто капризничал, потом начал капризничать затейливо – складывал из бумаги фигурки героев русских басен и мучил Дитриха выразительным декламированием оных. Знал он их без счёту. Потом забросил оригами, занялся кроссвордом, но, наткнувшись на фамилию Чехов, разволновался до покраснения щёк и пафосно поведал, что умершего Чехова-де не по-божески везли из Баденвейлера в Москву, в вагоне с устрицами его везли! Дитрих хладнокровно возразил, что Чехов скончался жарким июльским днём, и его тело отправили на родину в вагоне-холодильнике, в рефрижераторе, и что в этом, собственно, такого? Данин надулся, как ребёнок, к чему-то обозвал Померанию Помиранией и не иначе как из вредности схватился за любимую игрушку. Кот-баюн раз дцать спел про златые горы, пока наконец не лопнул, подлец, феерично рассыпав по купе свои гонорарные.

Собирая монеты, Дитрих в отчаянии думал о том, что его мечта разбилась о раздражение Данина, как о скалу. В этот самый момент, глядя, как человек много старше ползает на коленках, стараясь ему услужить, Данин устыдился, а устыдившись, смилостивился:

– Извините, господин Зальцман. Так о чём вы хотели поговорить?

Дитрих под купейным столиком на мгновение забыл человеческую речь. Он спешно вылез, отряхивая брюки, на которых не было ни пылинки, и ссыпал Данину в ладонь собранные монетки.

– О вашем детстве, господин Данин, о матери…

– Ах, о матери… – Данин протестно поджал узковатые губы, прищурился. – Знаете ли вы, господин Зальцман, как бывает тяжела неизвестность? Меня куда-то везут, как, случается, везут к ветеринару какое-нибудь больное животное, допустим, кота, – в закрытой переноске. Коту страшно, ему кажется, что его собираются утопить.

– Как кота в мешке? – поддакнул Дитрих, довольный тем, что Данин заговорил по делу.

Данин взглянул на него и тихонько рассмеялся.

– Ну да. Я для вас для всех кот в мешке, что для немцев, что для русских…

Дитрих насторожился.

– Что вы имеете в виду?

– Смысловую чехарду. Вы по-русски говорите неплохо, но вы не русский. Давайте так. Освободите окно, я хочу хотя бы мельком увидеть пейзаж, а я вам за эту малость поведаю о том, что для меня осталось непонятым в моей матери. Не сомневаюсь, всё остальное о нашей семье вам уже известно, не зря же спецслужбы едят свой хлеб. Как вам такое предложение?

– За нарушение приказа меня могут запросто вышвырнуть из отдела, – сказал Дитрих и рванул на себя приколоченные намертво жалюзи.

Штора треснула, поддалась, открылся прямоугольник окна, за ним ночь, столбы вдоль дороги и огни, огни… Данин, сидевший напротив Дитриха, прилип к окну, жадно всматриваясь в темноту.

– Когда я узнал, что мне предстоит, в голове днём и ночью колотилось вот это, цветаевское: «В на-Марс – страну! в без-нас – страну!» А сейчас меня совсем не волнует встреча с Марсом, но так сильно, неудержимо – с Россией…

– Скоро Брест, – сказал Дитрих. – Потом Минск, Смоленск.

– Где мы жили? Мама не рассказывала…

– У вас было имение где-то в Подмосковье. В Кубинке наш вагон прицепят к тепловозу русских, и – вперёд… Не переживайте, всё будет хорошо.

Похоже, Дитрих нашёл нужную интонацию – Данин размяк, расчувствовался и, достав из кармана платок, торопливо вытер покрасневшие глаза.

– Конечно, вам известно о наших дворянских корнях. Отца я не знал, а в жилах моей матери текла благородная кровь. Чтобы это понять, достаточно было взглянуть на неё. К своим элегантным костюмам – став взрослым, я узнал, что это стиль «шанель» – она тщательно подбирала дорогие украшения с камнями и, вообще, ко всему, что являлось частью её образа, подходила с такой основательной… даже надоедливой, знаете ли, дотошностью, словно от выбора шляпки или туфель зависела её жизнь. В этом определённо было что-то нездоровое. По-моему, так она пыталась заполнить некую пустоту в душе. Что ещё? Много курила, по три пачки в день, но мне курить запрещала. Как и ездить в Россию. Она была высокой, не худой, но подтянутой, ходила с гордо поднятой головой, а своей профессиональной сферой избрала жизнь переводчика. Я никогда не сердился на неё за то, что жил и учился в пансионатах. Она дала мне прекрасное образование, следила, чтобы у меня всегда было всё самое лучшее. Каждое её появление становилось праздником. Я ждал: вот сейчас откроется дверь, она войдёт, и солнце для меня засияет ярче. Так и было. При её красоте поклонникам не было числа, но замуж она больше не вышла. Слишком любила отца. Помню, однажды очень влиятельный человек при мне сделал ей предложение. Она ответила с горькой усмешкой: «Подзовём-ка её да расспросим: «Как дошла ты до жизни такой?» Какое уж тут замужество, что вы… Пощадите. Я ведь только и мечтаю поскорее уйти. Крест ношу, он не пускает, придавил… Да и Петя мой совсем один останется на белом свете». – Данин замолчал и посмотрел в тёмное окно. – Ничего не вижу. Слепой котёнок, слепой…

– Похоже, у вашей матери была тайна?