Клан

Она закрыла глаза, открыла вновь. В одном – тьма, в другом – свет. Комната словно скакала и дрожала всякий раз, как она пыталась сосредоточиться. Барабанящий по окну дождь хотел ее отвлечь, заставить поверить, что это грязный палец одного из них, но она не смотрела, даже не думала. С болью стало невозможно бороться, но это было неважно – боль значила, что она еще жива, а раз она еще жива – значит, с ней не сделали то, что, как она видела, сделали с другими – ее друзьями. Она не понимала, почему они еще не покончили с ней, никак не могла…

А потом поняла.

Это она им не позволила.

Она сбежала, инстинкт выживания взял управление на себя, затуманил мысли, сузив до одного-единственного внутреннего вопля первобытного самосохранения.

Ослабленная веревка обжигала запястья. Туповатая простодушная улыбочка ее похитителя, пока он дрожащими руками стягивал штаны. Клэр, выгибающая спину от шеста, расставляющая ноги, подставляющаяся, наблюдая, как его взгляд опускается к натертым губам внизу. Давай, иди сюда, грязный ушлепок. Пальцы искали, их кончики колола острая щепка из покосившейся поленницы позади и слева от нее. Тянулась, всхлипывала, хватала… Иди сюда. Покачивала бедрами, несмотря на боль, на унижение, наблюдала за его восторгом, когда он приближался, как выскакивает из шортов тупоносый член с поблескивающей головкой. Иди сюда… Воспоминание о друзьях, о том, что с ними сделали, охватившее ее черное пламя, боль, надрыв, ужас… гнев. Давай! И вот он перед ней, лыбится, тянется лапами к ее груди, а ее руки вдруг освободились, веревка упала на пол. Его открытый рот, глаза, неохотно покидающие тело, морщины на лбу из-за осознания, что значила рваная змея веревки на полу, затем стон, гортанный, когда она схватила деревяшку, размахнулась и…

Она сбежала от них только во сне, а теперь проснулась, – ведь она не знала, где находилась, и не хотела здесь находиться. Она лежала в кровати – лежи она на земле, она бы еще поняла. Но даже простыни там, где она не заляпала их кровью, были чистые. Комната – опрятная, не считая места, где лежали инструменты и ножи.

Ножи.

Сморщившись, зашипев сквозь зубы от боли, она приподнялась на локте, и боль, словно бочка с камнями, упавшая набок, прокатилась по ней, улеглась в одном ее боку, сделав тяжелее руку, на которую она опиралась. Она часто и болезненно задышала – свет расплывался в глазах, – затем медленно-медленно открыла глаз полностью, изо всех сил стараясь сосредоточиться на маленьком металлическом подносе у кровати.

Ножи. Множество, некоторые еще в ее крови. Инструменты, которыми ее подлечили, зашили, чтобы снова разорвать.

Она попыталась улыбнуться, но губы напоминали тугую резину, так что взамен она усмехнулась, и боль почти заглушило мгновенно прилившее тепло в груди при мысли, что она сделает с этим ножом, – скальпелем, узнала она.

В любую минуту…

Да, в любую минуту они ворвутся, эти грязные злобные ублюдки, но плевать, какие они быстрые или сильные, – больше она им не достанется.

Второго шанса убить ее у них не будет.

Потому что она это сделает сама.

6

У комнаты девушки Веллман услышал, как хлопнула передняя дверь. Джек ушел, и это к лучшему. Его история потрясла Веллмана, грозила лишить всякой решимости, подтолкнуть к искушению просто провезти девушку на десять миль по дороге и где-нибудь оставить, чтобы избежать того, что может вызвать ее присутствие в доме. Но он не собирался этого делать – стыдно было от одних мыслей. Как только девушка будет в состоянии двигаться, он посадит ее в машину и отвезет в Мейсон-Сити, в одну из больниц. И как только ее примут, тут же позвонит в полицию. Девушку нужно опознать, сообщить семье, где ее искать, чтобы они могли начать долгое, мучительное и тяжелое восстановление своих жизней. Он знал, на что это похоже. Хлебнул горя сам. Да и до сих пор расхлебывает, так что он им не завидовал.