Клады Хрусталь-горы

«Ну и взяло их, брат, — один за другим подкатывают. Спятили с ума знать-то», — подумал про себя Трошков, а сам глядит, что будет делать управитель.

Пробежал весь главный ствол управитель и в сторону свернул, как караульный показывал, а там темень кругом — известно, под землей. Бежит управитель, в руке лампа маячит, и вдруг как заорет на всю шахту — перед ним в забое самонастоящий мертвяк в белом саване колыбается. Высокущий такой. Уставился управитель на мертвяка, и хмель от страха прошел. Стоит управитель и орет благим матом, а потом как кинется бежать обратно, сбил с ног старика, сам об крепь морду разбил и все бежит и орет. А навстречу остальное начальство несется.

Столкнулись лоб в лоб с управителем, видят — дело неладное да обратно. И тоже орут. Подумали обвал в шахте. Выскочили из шахты за управителем, а мороз был большой. Сгребся молча Самойлов, да на коней и обратно в завод. За ним остальные. Только было хотели гнать, а Трошков поглядел на небо будто звезды подсчитал, да к кошевкам подошел, на которых господа уселись, и давай их поздравлять. Дескать, с новым годом, вас.

Наутре, говорят, управитель встал, и будто кто ему мукой голову обсыпал. Долго смеялись рабочие над ним — так, между собой. Не мертвяк в шахте был, а старая крепь, вся, как инеем, грибком белым покрылась, а в темноте и впрямь за мертвяка принять можно.

Сроду больше не ездил Самойлов на Верхний по ночам.

ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА

Недавно мне довелось на золотой шахтерской свадьбе побывать и на свадьбе той любопытный сказ услыхать. Рассказывала мать «молодой», старая девяностолетняя бабка Федосья:

— Вот гляжу я на эти подарки, шелка да бархат: что тебе, моя дочь, надарили, и вспоминаю, каким подарком мой дед мать наградил, когда она замуж выходила; интересный подарок он ей подарил в день ее свадьбы!

— Расскажи, бабушка, расскажи! — все в зале вдруг зашумели.

— Что же, можно и рассказать. Только, когда надоест слушать, и перестать можно.

Давно это было. В ту пору на господ еще робили. Мой дед — отец матери, горщиком был. В земле рылся. Шурфы бил, крепи ставил, самоцветы искал.

Жил он вдовцом, с дочкой, — это с матерью-то моей. Одна она радость была в его жизни вдовьей. Мать мою Парасковьей звали. Пришло время дочь замуж выдавать. От сватов — хоть ворота забивай. Люди говорили, будто мать была собой хороша, всем взяла и красотой и приветом. Высокая, статная, она и в шурфах хозяйкой была, одним словом: на работе — метелка, на кругу — соловей. Сколько не отнекивался дед от сватов, а пришлось с дочкой расстаться.

Выдал дед дочку замуж. За чужим добром не погнался. Отдал за такого же горщика — судьбою горького, каким был и сам. Думал ровня будет. Не обидят его дочь. А вышло все по-другому. Тоже, конечно, свадьба была. По бедности в церкву пешком шли. Тоже подарков им надарили. Старинный обычай. Хоть веник, а подарок. Подарили им три медных креста да два медных кольца, новые лапти и рубаху из холста. Для потехи, кто ухват принес, кто скобу от ворот. Но больше всех распотешил подарком своим дед — невестин отец.

Подарил он дочке полено от крепи. Дарил, а сам говорил при народе: «Пущай твоя жизнь будет так же крепка, как эта крепь от ствола!»

А один на один он дочке сказал:

— Вот, дочь моя. Знаю я бабью жизнь. Когда будет тебе невмоготу: беда ль присучится, аль горе возьмет, достань это полено, поплачь над ним и тебе легче станет. Оно никому ничего не расскажет. Никто о твоих слезах не узнает!

Завернула мать полено в тряпицу. Положила в свой рундучок, от глаз родни спрятала. А новой родни было много. Шестой снохой в дом мужа входила.

Прошел год, а может, и меньше. Явился отец дочь попроведать. Видит — осунулась вся. Стал он спрашивать ее:

— Как живется? Как сама?

А мать ему одно отвечает:

— Хорошо, тятенька, хорошо, родимый!

Прошло еще немного время. Видит дед — совсем потухла, как свечка, дочь. А уже я у нее родилась. Куда ее красота девалась!

Опять спросил он ее:

— Чем заскудалась? Аль обижают тебя?

А мать молчит, только часто портяным платочком холодный пот с лица утирает.

— А ну-ка достань полено, покажи мне его.

Достала она полешко из рундука. Развернула тряпицу, а в ней одна трухлядь лежала. От слез полено все развалилось. Тут только отец ее — это дед-то мой — все и узнал, отчего сохла мать.

Скотине в те поры и то отдых был в хозяйстве, а бабе отдых не полагался, да и свекор попался ей киль-килой, а свекровка смола-смолой. Вот и съели мать. Так мне потом люди говорили.

Вот она, жизнь-то бабья, какая была в старое время.

На этом, добрые люди, и сказу конец, только добавлю от себя маленько.

Хоть и старая я, а понимаю, что к чему делается. Про старую жизнь да про теперешнюю недавно сосед Егор Фомич Нефедов — тоже старый шахтер — сказал:

— Ране-то и на горе было темно, а теперь и в забое светло!

Верно он говорит: светло да хорошо житься стало!

СКАЗЫ О КАМНЕ

ЗАВЕТНЫЙ РОДНИК