Клад адмирала

— Произошли два случая, — продолжил он. — Первый — в шестьдесят девятом году. Летом. Подвыпивший парень, приезжий, в нашем привокзальном ресторанчике вдруг начал угощать всех направо и налево. Официантка засомневалась, хватит ли у него денег расплатиться. Он бросил на стол толстую пачку сотенных, сказал, что хватит и еще останется, если даже поить всю ночь весь ресторан, а вечером завтра он сможет залить вином хоть целую эту дыру Пихтовое, и не за цветные бумажки, а за золото самого адмирала Колчака… Такое вот пьяное высказывание, которому официантка не придала никакого значения. А на другой день обнаружили его убитым. В двенадцати километрах от Пихтового. Без денег, без чемоданчика, который был у него… Того, кто зарезал, нашли быстро. При нем были сторублевые купюры, с номерами, что и в пачке, из которой накануне расплачивался убитый, и — самое главное — свежераспиленный золотой слиток дореволюционной маркировки. Убийцу нашла милиция; сообщили в госбезопасность. Те распорядились до своего приезда не допрашивать. Пока ждали, он попытался бежать. Прыгнул на проходивший поезд — и сорвался, угодил под колеса. Как раз напротив железнодорожной церкви. И все — тишина. Ни кто, откуда родом убийца, позарился ли на деньги в ресторане или же шел по пятам издалека… Где вторая половина бруска и зачем его распилили, где чемоданчик убитого — все осталось тайной, как ни бились над разгадкой. Но самым неожиданным для меня была личность убитого. Племянник или, точнее сказать, внучатый племянник Виктора Константиновича Малышева.

— Того самого Малышева? Из двадцатого года? — спросил Зимин.

— Да, того самого. Члена следственной комиссии, представителя Сибревкома. Его к тому времени несколько лет уже не было в живых.

— Серьезная заявка, что клад в двадцатых годах не увезли, — сказал Зимин. — А второй случай?

— Второй? — Лестнегов несколько раз сжал-разжал пальцы, обхватывавшие колеса кресла-каталки. — Второй — более свежий. И не такой кровавый, что ли. Четыре года назад в городскую прокуратуру обратился пожилой мужчина. С заявлением о том, что от отца, который воевал здесь, в Сибири, в гражданскую, ему известно о кладе. Он даже знает, где этот клад находится, у него имеются примерные ориентиры, и если ему помочь хоть самую малость, он берется отыскать золотое захоронение. Самодельную карту местности приложил. В прокуратуре парни — все молодежь. Наслышаны, что время от времени наведываются в наши края кладоискатели с «железными» координатами, а карт за все эти годы нарисовано столько, что, если переплести, многотомник получится. Это раньше бы серьезно отнеслись. В сталинские времена вообще мигом бы в госбезопасность переправили. А тут парни посмотрели на посетителя, спросили: «Тебе, дед, лопату выделить, чтобы копать, или как?» Словом, посмеялись над ним, и он ушел…

Мы узнали об этом визите в прокуратуру через полтора-два месяца. Взглянули на фамилию в гостиничной книге: Британс! Андрей Раймондович Британс. А Британс Раймонд — это же заместитель самого Тютрюмова! Стали искать, где Британс копал, и обнаружили в одном месте скелеты трех лошадей. Кстати, и убитый родственник Малышева устремлялся примерно туда же. У Тютрюмова было три лошади, на которых он мог увезти клад с Сопочной Карги. Немедленно написали Британсу письмо. Не стали ждать, пока дойдет, поехали к нему в Псков. Я сам поехал. Андрей Британс умер. За пять дней до моего прилета… Сын его рассказывал, дескать, отец последние годы заговариваться начал, о каком-то кладе весом в полтонны золота и платины твердил, рисовал планы лесистых местностей, трубы чугунные, в какие якобы в старину вставляли могильные кресты… Папки какие-то завел, сургучом их опечатывал, писал на них «Секретно», «Строго секретно». После поездки все папки сжег, жалел об этом, опять чертил и сжигал. Как я понял, сын считал отца больным человеком. Сына понять можно. Отец целую жизнь молчал и вдруг ни с того ни с сего на старости заговорил…

Лестнегов умолк. Он расположен был говорить о колчаковском кладе времен гражданской еще и еще, но не обо всем, что ему известно, а целенаправленно, в интересах собеседника.

— На Британсе, заместителе командира ЧОНа, как отразилась вся история с его командиром? — спросил Зимин.

— Никак. Он остался вне подозрений. Принял командование отрядом, служил в РККА. В тридцатых годах его репрессировали. Но не по этому делу пострадал. Из латышей вообще мало кто уцелел. Вы лучше моего знаете.

— Значит, как я понял, вы лишь потому сделали вывод о том, что заместитель Тютрюмова знал о месторасположении клада, что сын его откопал скелеты трех лошадей? — спросил Зимин.

— Этого мало? — быстро отреагировал Лестнегов.

— Не знаю, — уклончиво ответил Зимин. — Разве не могло быть случайности с конями? Целые конные армии проходили здесь тайгой. Гибли не только люди. И кони гибли, и их тоже закапывали.