Клад

— А талия? Как она тонка, изящна! Прямо-таки скульптура, достойная руки ваятеля, — доносилось из темноты.

— Эй, а кто из вас первым ляпнул, что она школьница? — гремел разоблачительно на весь вагончик Сержанов. — Вы можете себе представить: Меруерт учится на втором курсе Ускенского пединститута, вот что я узнал от ее двоюродных! Она студентка и вполне даже взрослый человек.

Услышав такое, бурильщик Науканбек, известный своими неудачами в поисках семейного счастья, пробасил из угла:

— Други! Поработайте за меня месяц… Начальник, — так он иногда называл Казыбека, — пусть оформит мне отпуск без содержания.

— Куда навострился? — урезонивали Науканбека дружки. — Ай по отцу, старику, соскучился?

— Не-е! — отбивался от любопытных бурильщик. — В чабаны запишусь. В подпаски к Рахымжану хочу. За месяц я наслушаюсь таких концертов, что, может, и сам запою.

— Вот чего захотел наш Кужбанкара!^[8] Губа не дура! Ишь ты! Да студентка эта от одного твоего вида убежит на другой день в Ускен, если ты на глаза ей покажешься! Ха-ха! Ну, придумал! В ухажеры к богине! У нее в городе небось отбоя от женихов нет! Целая свита по пятам ходит, жизнью рады заплатить за один ее взгляд.

Разоблачения чересчур ретивого Науканбека так и сыпались со всех сторон.

Подал голос Казыбек, до того не проронивший ни слова:

— Джигиты! Нам рано вставать! А тебе, Науканбек, перед началом вахты в станок заглянуть нужно.

Бурильщики виновато смолкли. Вскоре засопел носом Бакбай, ему вторил мощным храпом незадачливый ухажер. А утром получили радиограмму из управления: переместиться на северо-запад, в межгорье.

Остепеняя других, начальник отряда надеялся на то, что улучит момент и заглянет в чабанскую юрту еще разок, отыщет предлог. Но пришлось метать на машину походное хозяйство буровой. Вместо поэзии — суровая проза…

Меруерт сама пришла к геологам в день их отъезда, пожелала удачи. Казыбек бережно пожал ей руку. Любивший насвистывать какую-нибудь мелодию при хорошем настроении, он знал теперь только одну — про отлетающих гусей… Он и текста-то не запомнил толком, зато уверовал, что и слова и музыка написаны студенткой. Слова он не решался произносить вслух, боясь перепутать, а вот мелодия не отлетала с губ. Исполняя ее, геолог забывал про усталость, песня бодрила, навевала приятные мысли о своем существовании на земле. Иногда он просто терялся от ощущения близкого счастья. Ведь он сам видел, когда подыгрывал на домбре, как весело глядела на него девушка, как вспыхивали ее глаза и все лицо озарялось улыбкой, если взгляды их встречались.

На другой день после концерта в юрте ему уже казалось, что ту песню вместе с ним поют птицы, нежный мотив ее слышен в шуме ветвей, к ней прислушивается все живое вокруг. А этот одинокий жаворонок, что завис над головой с бесконечной трелью, просто подражает Меруерт, воздавая ей хвалу от имени всех пернатых. Симфония звуков в природе была созвучна тому, что творилось в душе геолога.

Молодой вожак изыскателей не мог бы сказать с уверенностью: песня ему вошла в душу больше или сама исполнительница? В нем еще вызревал окончательный ответ. Однако легче ли ему станет, когда он прибьется к какому-нибудь определенному выводу? Он был в плену и у песни, и у девушки, подарившей людям радость. Душа Казыбека теперь жаждала повторения счастливых минут.

Судьба, однако, оставалась неумолимой к джигиту. Радиограммы гнали его отряд дальше и дальше от тех мест, где разместилась семья чабана. Молодой исследователь глубин в отчаянии перебирал в памяти все былое, пытался понять: достоин ли новой встречи с Меруерт и что может помешать их свиданию? Еще в юношеском возрасте он поступил в Семипалатинский геологоразведочный техникум и успешно окончил его. Жажда знаний повела его дальше. Теперь он имеет диплом Казахского политехнического института. Но это восхождение по каменистым тропам науки, похоже, лишь отдаляло его от спокойной жизни в каком-либо приличном городе, о чем мечтают все незамужние девушки. «Вот и Меруерт, — рассуждал он, — она даже туфельки на высоком каблуке взяла с собою в степь. Позволительно спросить: где ей пригодится эта изящная обувка с золотистыми ремешками и узорными пряжками, если пришлось бы, странно подумать, в угоду какому-нибудь бродяге поселиться в щелястом прицепе или в вагончике с ворохом пропахших соляром спецовок у входа? А ведь без такой жизни в полевых условиях не станешь настоящим хозяином гор, геологом, обретшим имя…»

Числиться среди рядовых поисковиков регистратором или хозяйственником, жить ради зарплаты, как живут некоторые его однокашники по институту, Казыбек не собирался. Он мыслил свою жизнь иначе. Любил посидеть в свободное время над картой рудного края, мысленно побродить по другим, недостаточно изученным районам предгорного Казахстана.