Кит на заклание

Бюржо продолжал наводняться людьми, покинувшими «ликвидированные» аутпорты; прежний образ жизни, основанный на независимости и равноправии, не выдерживал натиска перемен. Работы на всех не хватало. Кормиться рыбным промыслом пришельцы не могли, потому что не знали здешних вод, которые к тому же были уже порядком обезрыблены — слишком много рыбаков собралось в Бюржо. В результате десятки мужчин, и старых, и молодых, вынуждены были расставаться с семьями и отправляться на заработки не только за пределы Бюржо, но и за пределы Ньюфаундленда, потому что Смолвудов грандиозный план индустриализации провалился. Одни шли в Новую Шотландию на сезонные работы. Другие нанимались на грузовые суда на Великих озерах и по восемь месяцев в году проводили вдали от дома.

В довершение всех бед согнанные со своих мест жители аутпортов заразились страстью к потреблению, этой распространенной болезнью современного общества. Мужчины, женщины и дети, никогда прежде не делавшие из вещей культа, превратились в оголтелых приобретателей. Зашуршали под жадными пальцами сверкающие краской страницы иллюстрированных каталогов. Прочная мебель ручной работы, которую рыбаки привезли с собой, полетела с причалов в море. Ее заменили изделия из прессованных опилок и хромированной стали.

Стремясь разжечь у людей новые аппетиты, хозяин рыбозавода, которому потребительская лихорадка была только на руку, открыл в городе супермаркет. Некоторые из горожан оказались настолько одурманенными, что купили телевизоры, хотя принимать в Бюржо нечего — поблизости нет ни одного телецентра.

Непрестанно уплотнявшийся городок опутала сеть электрических проводов. В скалах грубо вырубили некое подобие мостовых, общей протяженностью в две мили, и в 1962 году каботажное судно доставило в Бюржо два первых в истории города автомобиля. Несколько дней спустя они благополучно окончили свое существование, столкнувшись друг с другом и превратившись в груду ни на что не годного металла.

Мы с Клэр прожили в Бюржо пять лет, и все это время город шел по пути прогресса поистине семимильными шагами. К 1967 году здесь было уже тридцать девять легковых и грузовых автомашин, громыхавших по козлиным тропам, которые никуда не вели и никуда не поведут. С мощным ревом вышли из Бюржо первые аэросани — и провалились в расщелину; но на следующую зиму каботажка доставила пять новых саней. Появились пиво и легкие напитки в бутылках разового употребления, и в летние дни скалы, составляющие основу пригородного пейзажа, сверкали всеми цветами радуги: толстый слой битого стекла покрыл гранит. В 1961 году в Бюржо не было агентства, выдающего пособие, потому что здесь не было безработицы. К 1967 году горожане обзавелись и этими новинками. Вырос и комбинат по производству рыбной муки, и над городом повисло маслянистое облако зловонного дыма.

Обзавелся Бюржо и муниципалитетом. И мэром — им стал владелец рыбозавода. Человек этот был скроен по образу и подобию Смолвуда. Девиз его, по-видимому, был таков: «городу полезно то, что полезно мне». Сколько-нибудь заметной оппозиции со стороны членов муниципального совета он не встречал, поскольку этот орган был сформирован в основном из служащих рыбозавода.

Выросла в городе и превосходная новая школа, построенная по современным стандартам и укомплектованная «современными» педагогами, обученными порочить старые традиции, отвергать достижения прошлого и пробуждать в своих воспитанниках стремление вкусить золотых плодов индустриального века.

Жителей Юго-западного побережья, а в особенности жителей Бюржо, «втащили в двадцатый век» с такой поспешностью, что многие из них не имели времени даже задуматься о том, что с ними происходит. Не успели они оглянуться, как вековой уклад жизни канул в Лету. Та внутренняя уверенность в себе, которая поддерживала поколения рыбаков, исчезла на глазах, точно капли воды, пролитой на раскаленную плиту. И все же были в Бюржо люди, сумевшие оценить значение происшедших перемен.

Дядя Берт, например. Он жил со своей «старухой» (так он величал свою жену) в крохотном, но безукоризненно чистом домике в двух шагах от нас с Клэр. Вечерами дядя Берт садился за покрытый клеенкой кухонный стол, включал визгливый транзистор и с отвращением слушал ежедневную повесть о ненависти и насилии, страданиях и несчастьях, называемую теперь новостями дня.

Выслушав все до конца, дядя Берт выключал приемник, наливал в стакан чистого спирта (переправленного с французского острова Сен-Пьер), доливал кипятку, заправлял все это ложкой сахарного песку и в два приема выпивал, а затем, сверкая вспотевшей лысиной и разгоряченно жестикулируя, давал выход своему презрению: