Кисмет

Пит, стоя у другого конца стола напротив Анны, просит внимания, стуча ложкой по стакану. Он действительно выглядит необычно: белая хлопковая рубашка застегнута до чисто выбритой розовой шеи.

— Я хочу поднять бокал за Анну. За то, что она протянула тридцать лет, за то, что ей удалось-таки прибыть на собственную вечеринку, и за то, что она стала знаменитой журналисткой. За тебя!

Все чокаются, но Пит не садится и мягким движением руки просит тишины. Удивительно, как легко он управляет людьми в случае необходимости; это, казалось бы, противоречит его натуре, и Анна приписывает подобное умение обучению в частной школе — видимо, там всем ученикам прививают такой навык, нравится им это или нет. Он улыбается Анне, и глаза его лукаво блестят.

— Также я хочу огласить распорядок этого вечера. Видите ли, я подумал, что будет жаль, если в такой особенный день мы станем разговаривать о погоде, отпусках, работе, ценах на недвижимость и других заурядных вещах. Поэтому я предлагаю придать нашему собранию изюминку и прошу каждого приготовиться рассказать свою любимую историю об Анне.

— Идите к черту, — произносит Анна, увидев, что все радостно просияли, глядя на нее. — Я голосую за разговоры об отпусках и погоде.

Но никто ее не слушает; все уже шумно и увлеченно, как дети вокруг костра, обсуждают, кто станет первым.

— Зара, давай ты.

— Моя история слишком серьезная. Пусть сначала расскажут что-нибудь веселое.

— А что, если Пит, все равно он уже стоит?

— Не глупи, Пит будет последним.

— Хамза, ты у нас мастер рассказывать смешные истории.

— Да, Хамза, давай!

Со всех концов стола принимаются бодро уговаривать Хамзу, и тот, закатывая глаза и с напускной, как понимает Анна, неохотой, уступает.

— Ладно, расскажу, но при условии, что мы начнем есть.

Он смотрит на Пита, распорядителя вечера, тот кивает и поднимает ладони вверх. Гости склоняются над супом; они с таким усердием работают ложками и так яростно отрывают куски хлеба, что становится ясно — все проголодались; Анну снова начинают терзать угрызения совести за опоздание. Она смотрит в свою тарелку — красная кашица дышит ей в лицо холодом — и вместо супа тянется к коктейлю. Удивительно, но стакан уже наполовину пуст. Айпад теперь играет песню Beach Boys, и Анна недоумевает, что это за тухлый подбор музыки.

— Мне неудобно рассказывать эту историю при Пите, — говорит Хамза между ложками супа, — поскольку в ней присутствуют другие парни.

— Тогда не рассказывай, — предлагает Анна.

— Вернее, другой парень.

— Я в курсе, что она не была девственницей, когда мы встретились, — отвечает Пит.

Тоби вставляет:

— А жаль.

Пит не обращает на него внимания и добавляет:

— Просто опусти интимные подробности.

— Итак, приступим, — Хамза откладывает ложку и потирает руки. — Как вы знаете, мы с Анной вместе учились в Шеффилде и жили в одном общежитии. Я познакомился с ней на первой неделе, и она мне очень понравилась. Она походила на ботаника, была не слишком модной и компанейской, но язвительной и остроумной, и вела себя так, словно она выше всего этого, словно она тут самая классная, но, кроме нее, об этом никто не знает. Мы подружились, и я таскал ее по гей-барам, ночным клубам, вечеринкам — все по-взрослому, не то что детсадовские развлечения студентов. Хотя давалось мне это непросто: Анна всегда стремилась уйти в полночь, потому что наутро у нее лекции, или отказывалась пить, объясняя, будто уже «поплыла». Со школьных времен у нее был бойфренд, который учился в Ноттингеме, и два раза в месяц она ездила его навещать.

Рассказ Хамзы сопровождает стук ложек по керамическим тарелкам и шумное прихлебывание. Анне история пока нравится, и она решает тоже поесть. Зачерпывает супа и подносит ложку ко рту: густая кроваво-красная каша, по краям разжижающаяся до розовой воды, на вкус маслянистая и соленая; Анне хочется выплюнуть месиво, но она заставляет себя проглотить его. Смесь проскальзывает в глотку, и Анна хватает стакан, чтобы скорее запить неприятную жижу; через стенки перевернутого стакана стол напоминает картинку в калейдоскопе.

— Весь этот лепет пай-девочки мне представлялся полнейшей глупостью, — продолжает Хамза, — и я задался целью расшевелить ее. Ноттингемский приятель пропал из виду еще до Рождества, и это сыграло свою роль: скоро Анна поняла, что лекции — это полнейшая ерунда, и стала оставаться выпивать с нами. Но самой недостижимой задачей было заставить ее принять таблетку. Она упорно сопротивлялась, но в середине второго семестра согласилась пойти на рейв.

— Нет! — восклицает Анна, поняв, к чему он клонит. — Эту историю нельзя рассказывать. Это мой день рождения, и я запрещаю.

Хамза прикусывает губу, по-ребячески изображая раскаяние; за столом пробегает оживленный ропот.

— Теперь тебе точно придется довести дело до конца, — подзуживает Кейр, и остальные соглашаются.

— Это замечательная история, — говорит Хамза, словно решение не в его власти. — И половина присутствующих ее уже знает. Обещаю умолчать об интимных подробностях.