— Ромчик, я вот подсчитываю, стоит ли мне уйти сейчас по организационно-штатным мероприятиям. Получить выплаты и пенсию. Или послужить еще немного, в полиции обещают молочные реки в кисельных берегах. Жена скулит, что на переезд денег не хватает, нужно еще год попахать. Меня этот режим жизни впроголодь уже достал. И денег мало, и экономить надо. И еще год. А там где год, там и все два. Вот сижу и считаю. Обманут, не обманут. Была бы ромашка, оборвал бы лепестки. А ты чего на стенку лезешь? До пенсии тебе еще далече, служить, как медному котелку. Вылизывай дела, совершай подвиги, чтобы кадровики на аттестационной комиссии тебя даже и не заметили — на положительных героев они не глядят. А ты второй раз ствол казенный чистишь, как перед сдачей на склад или перед самоубийством.
— Скажешь тоже, — хмыкнул Кушаков, пожимая плечами.
— Видел такое. В начале девяностых. Я на закате советской власти начинал. Потом — тарарам. Много рассказывать не буду, но был циркуляр из Москвы «Профилактика заказных убийств». То есть опера должны были ходить по квартирам доморощенных киллеров, проводить профилактические беседы с ними, чтобы они не убивали никого и расписались в листе беседы. Короче, ситуация такая, что деньги не платят. Инфляция такая, что тоска зеленая. Деньги у бандитов и нуворишей, что одно и то же. Вот сиди и думай. Хочешь семью кормить — топчи свою совесть и честь сапогом. Не хочешь — голодай. На вызовы ездили на обычных автобусах. Не было денег на «горючку». И был у нас в РОВД майор Сергеев. По моим меркам, древний как мамонт. В соседнем кабинете сидел. Очень авторитетный опер в районе был. Каждую собаку знал, и его все знали. Он тоже дня три чистил пистолет, а потом пулю в голову себе загнал. На «глушняк». По городу с шапкой гоняли, деньги собирали на похороны. Мало было. У всех карманы дырявые. Даже братва принесла денег, когда узнала. Справедливый майор был. Лишнего не прикручивал, не крысятничал, не подбрасывал. Честный мент. Вот на бандитский общак и закопали этого честного мента. Стыдно! А вот еще случай, к слову, был. Как-то помогал деду поменять камни-булыжники в каменке, в бане. Не знаю, сколько лет они там были. Десять, двадцать… Вынимал, выбрасывал. С виду булыги как булыги. Крепкие, но легкие как перышко. Кидаешь их, а они раскалываются. Так и у нас. Профессиональное выгорание. С виду — кремень, а внутри — пустота. Стержень поломался. И ты тоже надраиваешь ствол, как перед проверкой. Мыслей о суициде нет?
Повисла пауза.
— А что, попытаешься остановить? — не отрываясь от дела, исподлобья посмотрел на него Кушаков.
— Просто не хочу двух вещей, — хмыкнул Романов. — Первое — быть рядом. Свидетель из меня негодный. Второе — не в этом кабинете. Осмотр места происшествия, все в крови и мозгах. Тебе все равно, а мне тут еще годик придется трубить. А ремонт мне за свой счет делать не хочется. Так что в другом месте. Договорились?
Кушаков закончил чистку, накрутил боевую пружину на ствол, вставил затвор, приподнял ствол пистолета, сделал контрольный спуск в потолок, поставил на предохранитель, обойму в рукоятку пистолета до щелчка, предохранитель на место, пистолет в наплечную кобуру. Все быстро, четко, доведено до автоматизма, с некоторой театральностью и показушностью:
— Не боись! Не буду стреляться. Ни здесь, ни в другом месте. Просто сборка-разборка, чистка помогают успокоиться и сосредоточиться. Ментовская медитация.
Романов склонил голову к плечу, прищурился и бесцветным голосом произнес:
— Понятно. Соблюдай только технику безопасности. А то за последние полгода ты сильно изменился. Бабу себе найди постоянную. Легче будет. А лучше влюбись, женись. Тогда придет смысл жизни. С годами ты будешь любить жену сильнее. Она будет тебя ждать. Знаешь, Рома, когда я был во второй командировке в Чечне, то познакомился с одним спецназовцем, Алексеем Качурой, и он прочитал мне свои стихи. Я запомнил. Вот послушай: