Кирилл и Мефодий

Имя Тука вызвало обидные шуточки. Все знали о его поражении и не собирались прощать. По наивности он объяснил поражение тем, что слишком много съел и выпил. Этот ответ возмутил боилов, багаинов. Миссию ведь послали дело делать, а не бражничать за столом! Тук должен был класть византийцев на обе лопатки, показывая им силу болгар, а он — о Тангра! — пить и есть уселся, будто в Плиске не видал ни окороков, ни вяленого мяса! Искусная реплика кавхана вытеснила вопрос о Кремене. И когда пришло время голосовать, поднял руку один Ишбул, остальные, разъяренные позором Тука, вообще не расслышали, о чем идет речь. Этим разговорам не видно было конца, поэтому хан распустил совет, отложив решение до приезда византийских послов. Разумное предложение получило поддержку. Совет не принес большой пользы: важное решение принято не было, — но и лишним он все-таки не был...

Когда ушли боилы и багаины, разгоряченные и возмущенные Туном, Борис оперся ладонью о колено и задумался. Он думал о сестре: совсем чужой показалась она ему в первый момент, чужим отдавало все, что она говорила и делала... Он не посмел спросить ее о вере, но не удивился бы, если бы она оказалась христианкой.

Хан собирался на днях в Мадару и решил взять сестру с собой, чтобы поговорить там с глазу на глаз, откровенно...

8

Запои Михаила были затяжными. Ранее в них участвовал Варда, теперь — Василий. Это и радовало, и тревожило кесаря. Он был рад, что больше не надо губить с ним время, но вместе с тем возникла тревога — росло влияние Василия. И все же самое трудное было позади, приказ подписан, печать поставлена, осталось лишь привести приговор в исполнение. Варда намеревался сперва устранить сестру, а потом разделаться с логофетом, чтоб не дразнить ее и его сторонников. Более опасной представлялась императрица, поэтому он приказал Фотию организовать за ней слежку. Он хотел знать, кто к ней ходит, чтоб и их наказать в дальнейшем. Пока не было сладу лишь с патриархом. На службе в соборном храме Игнатий резко порицал его за сквернословие, за пренебрежение церковными канонами, прелюбодеяние с родственниками и за нечистые помыслы по отношению к власти, данной богом императрице Феодоре и ее сыну, солнцеликому Михаилу. Патриарх наступил на больную мозоль, и кесарь осатанел. Он хотел в тот же день снять его с патриаршего престола; хорошо, что вмешался Фотий и успокоил Варду. Его гнев мог привести к поспешным действиям, а, как известно, от них добра не жди.

Патриарх выступил против Варды в конце октября. Об этом еще шли пересуды, когда однажды поздним вечером во дворец Феодоры ворвались императорские стражники и, заставив ее взять только самое необходимое, куда-то увели. Утром город разбудила молва о ссылке императрицы. Вместе с дочерьми ее упрятали в какой-то неизвестный монастырь. Люди собирались на базарах, шумели, все видели в этом грязном деле руку Варды. Кесарь втянул в него и младшего брата, Петрону. Михаил был тенью Варды, полным ничтожеством в глазах народа, о нем говорили пренебрежительно, особенно после того, как расползлись слухи о новом друге императора — конюхе Василии. Слухи эти вызывали язвительные ухмылочки.

Варда знал о сплетнях, но разве заткнешь рот всему городу? Его собственные грехи выглядели мелкими на фоне процветания Василия. Имя Варды везде упоминалось рядом с именем Ирины, и он чувствовал, что возмущаются одни женщины, мужчины же ему тайно завидуют. Стоило Ирине пойти в церковь, как любопытные мужчины стекались поглазеть на нее... Слова патриарха против Варды пали с амвона в присутствии Ирины, и женщины были готовы разорвать ее на куски. Сам Игнатий все время упорно смотрел на нее. Она чувствовала, как этот сверлящий взгляд приковывает се к стене церкви, но ничем не выдала страха и смущения. Наоборот, она первой пошла к выходу, гордо подняв голову, замечая, как женщины отстраняются, и ощущая их желание по первому сигналу уничтожить ее.

Колени задрожали дома, в покоях. Присев на кровать, Ирина безудержно разрыдалась В этом плаче была и жалость к себе, и гнев на людей, и боль от обидных слов. Вдруг вместе с упреками Игнатия ей послышалось и другое: «Вернись обратно, Ирина! Уйди!» И она ясно увидела перед собой Константина на монастырской лестнице, красивого и недосягаемого, сурового и гордого, услышала его голос, который теперь до смерти будет как нож в ее сердце. Прости он ее тогда, она не чувствовала бы себя теперь отвергнутой и презренной. Всегда считая себя любимой. Ирина поняла сейчас, что жила самообманом. Один бог ведает, любит ли ее еще и Варда... Ее обрадовала его неуемная злоба. Ссылка Феодоры в монастырь произвела впечатление удара кнутом, удара оглушительной силы. Ирина надеялась, что теперь их враги испугаются, но речь патриарха, насыщенная гораздо большей злобой, враждебно настроила смущенный город. Игнатий утверждал, будто слова подсказал ему всевышний, поэтому никто не должен остаться равнодушным к злодеяниям кесаря похитителя Феодоры и ее дочерей.