Кирилл и Мефодий

Расате-Владимир чувствовал неуверенность, ему казалось; он во шел в болото и не знает, за какой куст ухватиться, чтобы не увязнуть. Желание отца встретиться и поговорить заставило его, как ежа, свернуться в клубок и прислушиваться к чужим шагам. Сондоке не раз говорил ему о приглашении отца, однако Расате об этом и слушать не хочет. Дело зашло слишком далеко, и разговор не сможет переубедить его. Он боится, как бы приглашение отца не оказалось ловушкой... Отец будет настаивать на своем, говорить обо всем, что услышал и увидел, запугивать, и что тогда Расате станет делать? Упадет на колени и попросит прощения? Ни в коем случае! Он, Расате, — князь и хан государства. К нему шлют послов чужеземные короли и василевсы, ждут его слова, ищут его дружбы, а он станет молиться какому-то монаху, который все свое уже взял от жизни! Если он осуществил свои желания — отказался от трона, принял монашество, — почему его сын не может жить по своим законам? Но вот беда: люди еще колеблются, присматриваются, на какую сторону встать. А некоторые, подобно кавхану, полностью определились. Шуменская крепость превратилась в его убежище. Он не появляется в Плиске, даже семью забрал к себе. Расате-Владимир несколько раз посылал гонцов и приглашал его по разным поводам, однако он не выходит из крепости: то занят, то болен. Если б он приехал в Плиску, Расате ни за что не выпустил бы его.

Но только ли с ним все так складывается? Дядя, Ирдиш-Илия, продолжает объезжать войска в верхних и нижних землях. И Расате до сих пор не знает, что дядя думает о нем. А что он может думать? Более преданного воина у отца нет! Выходит, сыну совсем не легко. Друзей у него прибавилось, но Расате доверяет только тем, кто в свое время вместе с ним ел и пил в Овечской крепости. Остальные — как привитая почка на чужом стволе: неизвестно, приживется ли, даст ли росток, не говоря уж о том, даст ли плоды. И неизвестно, какие плоды. Для проверки необходимо время, а Расате временем не располагает. Если вот только попросить германских послов прислать ему отборных наемников, которые обеспечат его будущее... Этой мыслью Расате-Владимир не поделился ни с кем из приближенных, ибо те могли обидеться и он потерял бы и их. Приход германцев в столицу для охраны хана мало кому понравится, но если он увидит, что дела плохи, то не будет раздумывать и позовет их...

Если он обопрется на чужое плечо и почувствует себя в полной безопасности, то сведет счеты со всеми, кто колеблете я и одним глазом глядит в его сторону, другим — в сторону монаха. Германское посольство приехало очень вовремя, и сейчас надо так повести дело, чтобы потом не жалеть. Раз кавхан Петр на хочет прибыть и занять свое место по левую руку хана, значит, пришло время назначить кавханом овечского таркана Окорсиса. Это придаст ему смелости, да и люди поймут: хан от слов перешел к делу...

На второй день после прибытия германского посольства был созван Великий совет. На нем не присутствовали, хотя и были приглашены, Домета, Таридин, кавхан Петр, Ирдиш. Накануне совета Сондоке со всей семьей уехал из Плиски и, договорившись с боилом Мадары, обосновался там. Узнав об этом, хан позеленел от злости. Эту крепость он считал верной, своей. Боил, который там распоряжался, клялся ему в верности, а теперь переметнулся. Расате-Владимир все больше убеждался, что внутренние крепости — опасное кольцо вокруг столицы, и страх начал сжимать его сердце. О преславских турмах он и не думал больше. Если ближайшие крепости переметнулись, что уж говорить о Преславской, где полно славян и в двух шагах от нее находится отец. Но вместо того чтоб образумиться, пойти к отцу, он решил стоять на своем до конца. Уже на первом заседании Великого совета Расате-Владимир предложил выбрать кавханом Окорсиса. Покорные ему боилы приняли предложение без возражений. Только архиепископ Иосиф не согласился. И довод его был справедлив: ведь есть кавхан, зачем выбирать еще одного? На его вопрос никто не ответил. Во второй раз старик возразил, когда на место Сондоке предложили Котокия, передав ему и личное имущество Сондоке. Архиепископ выступил в защиту Сондоке, и все увидели, как лицо Расате потемнело, руки задрожали и тяжелая десница опустилась на рукоять меча. Хана отрезвил новый кавхан, Окорсис, распорядившийся ввести германское посольство. Котокий первым встретил германцев у дверей тронного зала. Теперь он входил в роль Сондоке, и чувствовались неопытность и смущение, которые он испытывал от новой службы.

Послы вступили в зал тяжелой, деревянной походкой. Глава посольства подошел, поклонился Расате-Владимиру и подал свиток с золотой печатью. Хан принял его, и вдруг до него дошло, что тех, кто понимает язык германцев, на совете нет. Из присутствующих лишь архиепископ знал этот язык, я хан сунул свиток ему в руки:

— Читай!

Иосиф начал читать:

— «Король Арнульф шлет свои наилучшие пожелания князю Владимиру, желая ему «деревья и успехов на отцовском троне и напоминая о старой дружбе, которая не раз поднимала их войска против общих врагов...»