Кирилл и Мефодий

— Почему? Потому что такими их создал бог! — отвечал Фотий, но задумавшись, понимал, что не может дать разумный ответ на этот вопрос. Птицы существовали давным-давно, еще до появления богов, по крайней мере так говорится в книгах древних эллинов. Их божества не сотворяли птиц. А до эллинов существовали и другие народы. Но, однако, все пошло от сотворения мира, от тех шести дней, о которых пишется в святых книгах А там сказано, что бог сотворил всех сущих на земле тварей: и рыб морских, и птиц небесных, и всяких животных и гадов...

Эти на первый взгляд легкие вопросы Онуфрия все глубже и глубже проникали в сознание Фотия, и, стоя на своей скале над морем и глядя вдаль, где солнце медленно погружалось в море, он понимал, что не все ясно. Если земля плоская и у нее есть край, почему же солнечный свет в последнюю очередь уходит с горных вершин?

Но к чему копаться в непознанном, когда все сказано в божьих книгах? Ему ли сейчас делать открытия? Достаточно, что этот недоучка-василевс, присвоивший титул Философа, постоянно взирает на небо, чтобы открыть пути светил... Эти пути искали многие и до него, но мало что нашли.

Однако, несмотря на нежелание вмешиваться в дела божьи, Фотий не мог не удивляться движению далеких кораблей по морю. Вначале появлялась верхушка мачты, за ней медленно всплывали паруса, и лишь затем становился виден весь корабль. Он застывал на далекой линии между небом и водой и казался божьей коровкой на гладкой поверхности огромного арбуза. Нет, все-таки было в этом нечто столь удивительное, что заслуживало раздумий.

6

Симеон собирался в дорогу. Очень много событий произошло в Царьграде за последний год его учебы. Смерть императора Василия повлекла за собой изменения при дворе. Все стало каким-то ненадежным и для своих, и для чужих. Отстранение Фотия, славившегося мудростью, неожиданно окрасило небо над Константинополем в зловещий цвет. Новый правитель. Лев VI Философ, начал тайные гонения на приближенных отца. Подле него появились писатели и стихотворцы, астрономы и лекари, которые старались урвать из государственной казны как можно больше. Их славословия нравились новому василевсу, но он не прощал тем, кто превосходил его по уму. Ему хотелось быть единственной, ярчайшей звездой в небе империи.

Поговаривали, что Фотий впал в немилость из-за собственной славы, которая затмевала мудрость василевса-философа. Симеону не раз приходилось слушать проповеди бывшего патриарха, и он всегда уходил с чувством восхищения его умением красиво говорить и мудро мыслить.

За несколько лет учения княжеский сын достаточно хорошо узнал византийские порядки, чтобы ничему не удивляться. В Константинополе внезапное обвинение в тяжких грехах и даже казнь могли стать уделом каждого. И все же город жил, боролся с бесчисленными врагами и диктовал свою волю. Постепенно Симеон понял, в чем его непобедимость. Во-первых, город очень хорошо укреплен, и, во-вторых, он находится в таком месте, куда богатства всего культурного мира стекаются, как кровь в человеческое сердце, и дают ему силу и бессмертие. Если когда-нибудь Симеону придется занять отцовский престол, он сделает все возможное, чтобы Константинополь стал болгарским...

С каждым прожитым днем нетерпение Симеона и его соучеников нарастало: ожидалось прибытие княжеских послов, которые должны были забрать их в Плиску. Кроме того, им надо было сделать еще одно дело — получить подтверждение мирного договора с Византией и выразить свое почтение василевсу Льву и патриарху Стефану. О возвеличении брата императора люди говорили с насмешкой и плохо скрываемой злостью. Что может шестнадцатилетний мальчишка без всякого опыта в светских и церковных делах? Стефан не блистал ни умом, ни красноречием, был чересчур стеснителен и невзрачен. Симеон знал его, они вместе учились в Магнавре. Познания Стефана были невесомы, как птичье перышко, и нестойки, как поздний снег. Нет, он не мог ничему научить людей, кроме той истины, что и дурак может возглавить константинопольскую церковь.

Симеон с нетерпением ожидал послов отца, чтобы обрадовать их новостью: Лаврентий и большая группа учеников Кирилла и Мефодия согласились отправиться с ним в болгарскую землю. Вначале они отмалчивались, потом заколебались, а когда Фотий был низвергнут, почувствовали себя слишком неуверенно в Константинополе и сами пришли к Симеону сообщить о своем согласии. Около пятнадцати духовных лиц, испытанных борцов за славянскую письменность, собирались теперь внести свою лепту в укрепление молодой болгарской письменности и церкви. За это отец мог лишь похвалить, ведь он уже давно собирает таких просвещенных и знающих людей...