Кирилл и Мефодий

Но истинное чудо потаенно рождалось наверху, в его келье. Сегодня утром перо вывело последнюю букву. Константин долго стоял, устало смотрел перед собой, и правая рука его отдыхала, закончив наконец свой долгий труд. Не дождавшись брата, он пошел его искать. Мефодия не было и в келье. Он был занят монастырскими делами. К празднику монахи чистили иконы, прибирали место, где шла торговля свечами, подметали помещения, белили стены известью, а на заднем дворе — где конюшни и хлев для скота — послушники сгребали навоз и выносили его в корзинах за плетень, там начинались монастырские огороды. Чтобы в это время не сидеть сложа руки на глазах у монахов, философ поднялся тропинкой на вершину. Сегодня горы имели торжественный вид, соответствующий его радостному настрою. Налево, на Олимпе, чернели густые леса. Среди их вечнозеленых чащ прятался сказочный мир монастырей, келий, скитов: пламенели купола, свинцовые крыши были похожи на небо во время дождя, зарядившего надолго, круто вздымались стены из грубо тесанных камней, а над всем этим царил церковный крест. Монастыри Святого Символа, Авгаровский. Мидикийский и Писадимонский обрамляли гору святым ожерельем. Сигрианский и Полихрон, расположенные несколько в стороне, ни в чем не уступали им. Сигриакская гора была не хуже Олимпа. На ней шумели зеленые леса, ручьи неслись вниз, к бушующим водам Риндека. Люди искали тут легенды и мифы об аскетах, некогда живших в монастырях. Они передавались из уст в уста. Находились грамотные черноризцы, которые записывали их на пергаменте, для прославления святых и в назидание людям. Имена аскетов украшали монастыри: Платон, Никита, Феофан и Феодор Студит, Иоаниикий Великий, Евстратий и Николай — божьи люди, посвятившие жизнь небесному судии. Многие из них уже почили, другие освящали своим присутствием кельи живых. Иоаниикий Великий, аскет, воин императорского войска, давно стал примером божественной доблести и непреклонности. Лишь черная ряса, выгоревшая от солнца и времени, соединяла его с земным миром. Он был живой легендой, по пальцам можно перечесть людей, которые могли похвалиться, что беседовали с ним. Император Феофил не раз пытался привлечь его на свою сторону во время борьбы с иконопочнтателями, но тщетно. Гонцу пришлось довольствоваться созерцанием ободранной рясы, висевшей на дверях кельи, и он толком не мог понять, с кем разговаривает с одеждой или же с духом за дверью. В годы преследований иконопочитателей монастыри были настоящими хранилищами лучших творений прославленных изографов-бродяг, они без сожаления расставались с иконами ради куска хлеба и стакана вина, опрокинутого в тени вековой пинии, под веселое журчание монастырских чешм.

В этот день Константин дольше обычного задержался на вершине. Когда он тронулся в обратный путь, ноги не чувствовали земли, а душа была как перышко, готовое подняться ввысь от легкого дуновения ветра. В глазах его появился новый, веселый свет. За древним кипарисом он свернул к ручью, бегущему вниз от подножия святого камня. Вода падала с небольшого уступа тремя чистыми прохладными струями. Константин подошел, нагнулся, ополоснул лицо, сделал несколько глотков и поспешно выпрямился, услышав позади стук копыт на дороге. Какие-то знатные особы направлялись в обитель. Константин не хотел ни с кем встречаться. Отряхнув мокрые руки, он поторопился войти во двор. Когда он поднимался по лестнице в келью, то услышал громкий голос, спрашивавший Деяна об игумене.

Обычно так себя вели господские слуги. Подражая хозяевам, они бесцеремонно обращались с монастырскими послушниками, напускали на себя важность.

Повелев расседлать коней, слуги высокопоставленных господ затопали по лестнице в келью игумена; Константин быстро пошел к себе. Любопытство давно покинуло его. Мелкие страсти мелких людишек не волновали. Он знал, что вслед за слугами появится знать, застучат коляски, замелькают наряды, зазвенят о каменную мостовую мечи и те же слуги, бог ведает кого изображающие из себя теперь, станут кнутом расчищать дорогу своим господам, немилосердно стегать по протянутым рукам нищих и калек, подошедших выпросить если не здоровья, то хотя бы одну-другую монетку. Константин отодвинул засов, дверь кельи скрипнула и гостеприимно раскрылась. Он подошел к маленькому иконостасу, где богоматерь все так же заботливо склонялась над младенцем-сыном, прикрутил фитиль лампадки, долил масла и перекрестился три раза. Таким же привычным жестом он протянул руку к маленькой нише в иконостасе, достал толстую свечу, зажег ее от лампадки Ясный свет расшевелил сумерки, загнал их под грубый стол. Весь угол стола был в каплях воска, некоторые из них, крупные и твердые, отливали янтарным блеском.