Кирилл и Мефодий

Когда из Плиски прискакал гонец позвать его на последнее свидание с отцом. Борис не сразу двинулся в путь, а долго бродил по широким коридорам крепости, и думы его были тусклые и неясные, как солнце в пасмурный день — не видишь его, а только знаешь, что оно где-то есть. В сумятице мыслей Борис ощущал, как зреет в нем решение о новом пути для его народа. Что скажет умирающий хан о его тайных намерениях? А вдруг испугается, стоя на пороге входа к небесному судье Тангре, и проклянет его? Вдруг в последний момент лишит его престола, чтобы не соучаствовать в коварных замыслах по отношению к вере предков? Или Борис нарушит его вечный покой... Но ведь есть еще время все обдумать. Дорога достаточно длинна, и можно сто раз решить и сто раз отказаться от решения. Лучше ехать, чем терять время в бесплодных колебаниях. Борис вышел на каменную лестницу, под которой его ждал оседланный конь. Свита блистала кольчугами, разноцветными одеждами, и только остроконечные кожаные шапки были нахлобучены на лоб в знак скорби.

Жена с маленьким Расате тоже вышла проводить мужа. Глаза малыша сияли — темные, не по-детски серьезные — под шапочкой с золотой монетой.

Жена Бориса была смуглая, невысокая, ему пришлось склониться, чтобы дотронуться до ее плеча. Престолонаследник надеялся, что самое худшее еще не случилось и что не надо очень спешить. Отец был двужильным человеком, и не так-то легко болезни справиться с ним. Испугался, наверное, что же еще... Он поднял плеть, стегнул коня, и свита последовала за ним.

11

Неожиданно налетел ветер. Глухой гром прогремел где-то над вершинами Олимпа, покатился в овраги и стих. И в наступившей тишине вдруг послышались робкие шаги дождя — сначала редкие, потом все более частые и уверенные; дождь забарабанил по монастырской крыше, по крупным листьям орешника у окна кельи.

Мефодий бросил перо.

— Не получается, Климент! — сказал он. — Рука устала ждать, когда явится мудрость, а ее все нет и нет... Лист пуст, как бесплодная нива. — Он озабоченно посмотрел на молодого послушника, и вдруг его лицо просветлело. — А почему бы не попытаться тебе? Попытайся! Может, первым создашь славяно-болгарскую письменность...

— Пытался, учитель, не получается, — грустно обронил послушник. — Молод я, и мудрости не хватает... Такого святого дела достоин только один человек, ты знаешь.

— Знаю! — вздохнул Мефодий.

— Тогда почему же не дождался его?

— Не в добрый час я попал туда, Климент...

— И все же стоило попросить.

— Нет, брат, слава — дьявольский соблазн, молодости не под силу ее одолеть. Не будем больше говорить о Константине.., он вырос среди знатных, вот что плохо. Он вкусил отраву себялюбия, потому я и побоялся с ним встретиться. Ты ведь знаешь, я ходил туда. Ждал его, не дождался. Почувствовал себя, как бедный родственник на богатой свадьбе... Вся столица вышла на улицы — встречать его: глаза горели нетерпением посмотреть на него, руки — прикоснуться к запыленной одежде, знати хотелось присвоить его. Дорогу ему устлали цветами... Он победил! Затмил мудрейших сарацин и принес империи то, чего она до сих пор не имела, — ореол мудрости...

Мефодий смолк, вслушался в шум дождя и встал. Прихрамывая, быстро пересек келью и подошел к Клименту.

— И понял я, что пришел не в добрый час... То была минута, когда слава лишила его слуха и осыпала золотом надежд начало его пути. В такие мгновения человек воображает, что он велик, думает, что ему все дозволено, что одним прыжком он может перемахнуть море. Молодость любит грезить, а ведь он в душе — поэт... А я что? Я открывал ему дверь в неведомое — тогда как жизнь распахивала перед ним широкие ворота благоденствия. Я подумал и не стал его ждать. Только оставил письмецо. Если он о подскажет дорогу к истине — может, он прислушается и голосу крови предков и разыщет нас...