Кирилл и Мефодий

Вот почему, достигнув Венеции, братья ждали подорожной грамоты на поездку в Рим. Да, они трудились три с лишним года в земле, числящейся под духовным призором римских пап. Вот и отчёт свой им нужно, по установившемуся испокон веку правилу, держать перво-наперво перед кафедрой, ответственной за свой, пользуясь латинским понятием, диоцез. Они впервые ввели в Моравии богослужение не на греческом и не на латыни, равно непонятных для паствы, а на природном языке моравлян — славянском. На этом языке уже существуют славянское письмо и славянские богослужебные книги. Это не их, Мефодия и Константина, прихоть. Такова была просьба самих моравлян, пожелавших узнать евангельские истины на своём языке. Но в Зальцбургской архиепископии желание моравлян и почин прибывших из Византии греков расценили чуть ли не как ересь. Недоброжелательство немецких епископов и священников постоянно мешало работе миссии. Пусть же апостолик сам их беспристрастно и мудро рассудит. Братья не знают за собой никакой вины. Они не воры, что роют по ночам подкопы под чужие стены. Они трудились во исполнение Христова предсказания, что проповедано будет Евангелие Царствия во всей вселенной, во свидетельство всем языкам. И славянскому языку тоже будет проповедано. Славяне ли повинны, что их так много в мире? Тяга их к свету Христовой веры слишком очевидна, чтобы и впредь её не замечать.

Обо всём этом они хотят сказать именно в Риме. И если апостолик их поддержит, если будут рукоположены для служения на славянском языке их ученики, тогда и в Зальцбурге умерится свирепое осиное жужжание.

Да, Рим сегодня непредсказуем, и узкие врата ведут в него. Но для дела, начатого ими, нет обходных путей.

«Яко врани на сокол…»

Но не успели они дождаться письма из папской канцелярии, как уже в Венеции нашлись во множестве желающие выслушать пришельцев и сказать о них своё суждение. Даже не так: не выслушать сперва, но сразу осудить. Значит, кралась недобрая слава за ними по пятам — от самого Велеграда. Значит, и в Коцеловой столице репьями приросли к той худой молве новые обвинения.

В Венецию вдруг сошлось и съехалось целое собрание лиц духовного чина — латинских епископов со священниками, монахов, — и все просто нетерпением горели поскорее учинить свою грозную казнь. По красноречивому сравнению из «Жития Кирилла», будто из народной песни взятому, налетели «яко врани на сокол».

Константин, как не раз уже бывало, вызвался ответить один — и за себя с братом, и «за други своя». Сторона нападающая сразу же постаралась ошеломить обвинением… в еретичестве. Как это он самочинно взял да и составил для славян книги и как это по ним учит? Никто никогда про подобные книги знать не знал, читать по ним не учил — ни апостолы, ни папы римские, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин. Мы только три языка знаем, на которых достойно в книгах славить Бога: еврейский, греческий и латинский!

Мало того что, будто неучей, уязвили великими именами Отцов Церкви, равно почитаемых и на Западе, и на Востоке. Заговорив о «трёх языках», сослались тем самым на апостола и евангелиста Иоанна. На его свидетельство о том, что надпись на голгофском кресте «Иисус Назарянин, Царь Иудейский» была, по распоряжению Понтия Пилата, составлена сразу на трёх языках — еврейском, греческом и латинском.

Ну что ж, про эту триязычную догму братья слышали ещё в Велеграде. Не очень-то свежа новость. Удивительно лишь, с какой самоуверенностью, с каким пафосом излагают её здесь. Будто уже в Символ веры вписали ненарушимую строку про три языка высшей пробы. Или будто они сами в день голгофской муки услужливо исполняли приказ Понтия Пилата, сами же молотками и приколачивали триязычную надпись к надглавию страдного Христова древа.

Вот какую выволочку, будто школяру-проказнику, устраивают они ему, человеку, который и эти слова Иоанна, и всё его евангелие, и книги других евангелистов, и Апостол, трудясь денно и нощно, делал доступными для славянского слуха и книжного разумения. Не унизительно ли слышать такую брань?! Его ли с братом срамят? Нет, весь славянский мир хотят, как и прежде, держать в рабском ярме, во тьме внешней. Зачем им, славянам, свет Христов? За решётку их, в трюмы, на торги!..

Враны, право, злые враны.

Он дождался, когда, наконец, захлебнутся своим негодованием, умолкнут. И так ответил: