Кипение страстей сердечных

– Так что давай-ка мы по хересу ударим! Война войной, а херес нам испанцы льют рекой! – Кобылкин потянулся правой клешнёй за синим восьмиугольным с хересом графином. – Чтобы здоровье нас не оставляло! И наши годы прославляло! Ох, слаб же я на херес, – Кобылкин перекрестился на икону, – что же, давай по старому по доброму закону за урожай поднимем и за твои успехи, чтоб не мешали нам природные помехи!

Фабьен отказываться не думал перед расставаньем, но и засиживаться не горел желаньем. К вину он не выказывал огромного старанья. В Коськове его ждали дела, оброк, крестьяне и поля. После третьей рюмки, почувствовав круженье в голове, подумал как бы не уснуть и, закусив лишь пирогом с щукой, засобирался быстро в путь. Чем чрезвычайно огорчил хозяина, тот уговаривал продолжить, но де Бомонт был непреклонен, мол, хлопоты коськовские спокою не дают, не может он рассиживаться тут, когда там жатва на носу вовсю созревшим колосом играет, поторопить бы надо мужиков. За сим откланялся и был таков, и долго-долго он в Чурилове не появлялся, де Бомонт Мари боялся. Что вновь оказия придёт её увидеть в живу. Ведь стоило глаза смежить, как она пред ним в мечтаньях представала. Такою как была, Фабьена память без провала.

Визит к французу и картина семейного союза

Вот минул год. Как прежде жизнь в Чурилове текла неторопливой речкой. Тут берег поворотный – весна, там остров с буйной порослью – лето. Главные вести для умов как завсегда – с полей, с лугов. И не вносили огорченья они в души поселян. Лето опять выдалось знатное: и солнышком землицу согревало, и дождиком полить не забывало. Рожь снова удалась и в поле ярким цветом колосилась, предвествовала добрый урожай, не отставали и овёс с пшеницей, для земледельца просто рай, а разнотравье пышное уже скосить успели в два приёма, давно такое не было ведомо! Сиречь сборы с полей обильностью пленяли, и более других удовлетворение имел чуриловский хозяин, хоть и бранил порой лентяев. Он каждодневно бричку запрягал, с инспекцией по нивам разъезжал, работам с замечанием внимал и хереса хлебнуть не забывал, да трижды с начала весенних страдных дел наведывался он в Коськово, и там не находил плохого, а оставался ублаготворённым, трудами своего француза удовлетворённым, нарадоваться всё не мог, как тот дела ему наладил. Правда, пришлось всё же уступить в деле со старостой. Кобылкин-то полагал за благо, чтоб староста не дозволял бурмистру в деревне верховодить лукаво, всё самовластно учинять, а барина о непотребстве извещать, коли такое будет. Но слишком далеко мужик зарвался и полностью проворовался. Евсеич был задвинут и принародно высечен без состраданья, преемнику, однако, в назиданье.

Мари скучала в уединенье сельском. Муж мало занимал внимание её, хотя и был ещё женой волнуем. Её по утру отмечал он поцелуем. Однако главное свершилось – наследник рос, страница новая семейной жизни растворялась. Перед Мари стоял иной вопрос. Ей скуку сельскую перебороть не удавалось, хоть для того Мария и погружалась в царство книжных грёз. На русском, чтение ей затруднительно давалось, правда, свыкалась долго и привыкла. Ну и без всякого сомненья, Мария в Мишеньке нашла отдохновенье. Он рос красивым мальчиком – милый, голубоглазый дитёнок с кудряшками златого цвета, с таких только писать портреты. Нянька Матрёна души не чаяла во вскормленнике своём, она любила его очень: «Вот, барыня, извольте, вот ваш ангелочек!» – говорила, приводя Мишеньку утром в залу. А тот как по сигналу бросался радостно на ручки к мамочке. Отца, правда, слегка боялся, уж больно строгим он ребёнку представлялся: увидит, пальцем погрозит шутливо: «Уж я тебя!», мальчонка голову пригнёт пугливо – и в маменькин подол. Родитель рассмеётся своим могучим басом, а сыночка пуще того за ноги мамины хватается, напуганный отцовским гласом. «Ну ничего, я выращу из мальчика вояку, в строгости, не праздного гуляку, дайте срок» – пробасит тут Кобылкин и уйдёт. А мама Мишеньки лишь грустным взглядом проводит мужа, душою занедужа, ребёночка усадит на коленку, головушку ему погладит помаленьку.